Фундамент - Алексей Филиппович Талвир
Загремели тормоза: очевидно, поезд подъезжал к какой-то станции. Девушки приникли к щелям вагона: так и есть. Пристанционные каменные строения, обсаженные деревьями, несколько пар стальных рельс, тускло поблескивавших в лучах восходящего солнца.
По перрону двое мужчин в штатском везли тележку, на которой лежали темные квадратики хлеба и серые бумажные стаканчики.
Когда очередь дошла до их вагона, немецкий конвоир шумно откатил массивную деревянную дверь и прямо на пол сложил дневной рацион: по триста граммов тяжелого сырого хлеба и по стаканчику воды на человека.
— Не густо, — сказала Аня, с грустью глядя, как голодные люди расхватывают кусочки хлеба и осторожно, чтобы не расплескать, подносят ко рту стаканчики.
— Не подохнете! — злобно бросила Клара и, что-то сказав по-немецки конвоиру, выскочила из вагона.
Дверь захлопнулась, в замке дважды повернули ключ…
— Слава богу, «немецкая овчарка» сбежала.
— Воздух сразу стал чище, даже на душе полегчало.
— Хочет, видно, немецким офицерам предложить свои услуги.
— Девчата, а ведь ее к нам наверняка специально подсадили.
— Все может быть. Только почему же не подкормили?
— А чтобы злее была. Так собак дрессируют.
— Ну, сволочь, пусть только появится снова, вытолкнем ее на полном ходу! — оживившись, переговаривались узницы.
На станции поезд стоял долго. Мимо него по соседним путям туда-сюда сновали паровозы, формировались составы. Раздавались гудки, свистки, короткая отрывистая чужая речь.
Харьяс прикидывала, нельзя ли сбежать на этой станции. Шум, суета, мелькают паровозы, составы, к тому же нет Клары. И от границы родины отъехали, очевидно, не очень далеко…
Взволнованная, возбужденная мыслями о свободе, она встала со своей жесткой соломенной подстилки, дернула вбок дверь, проверяя, точно ли она заперта. На цыпочках подошла к окну в правом верхнем углу вагона. Схватившись обеими руками за перекладину под окном, попыталась подтянуться. Трухлявая доска не выдержала, треснула, отломилась. В вагоне все замерли, прислушиваясь, не бежит ли конвоир. Но нет, все было тихо. Успокоившись, узницы придвинулись к окну. Теперь через него хорошо были видны подошедшие составы: с танками, пушками, сеном, бочками, ящиками, мешками, крытыми брезентом.
К Харьяс придвинулась Аня.
— Дыру надо бы прорубить не здесь, а в полу вагона, — шепотом сказала она. — Отсюда вылезать опасно, можно сорваться, угодить под колеса.
Но как пробить отверстие в полу? Доски толстые, широкие, хорошо подогнанные. И никаких инструментов — ни топора, ни пилы, ни ножа.
А тут еще опасность — вот-вот может заявиться Клара.
— Как бы ее обезвредить? — вслух подумала Шура.
Аня предложила:
— Давайте свяжем ее, а в рот сунем тряпку.
Харьяс сказала, что это сделать можно только в пути, на перегоне.
И вдруг поезд тронулся. А Клары все не было. Решили, что это только прицепили паровоз, иначе «немецкая овчарка» сидела бы на месте. Но поезд не остановился, скорость все нарастала. Через несколько минут большая станция с нерусским названием и город, раскинувшийся по обеим ее сторонам, остались позади.
Прошли сутки, поезд останавливался на нескольких станциях, а Клара так и не появлялась. Однако женщинам все же не удалось осуществить свой план побега: вылезти в боковое отверстие в стене никто не решился, пробить половую доску не смогли.
Минуло еще несколько суток. На одной из станций немецкий конвоир шумно откатил дверь и приказал пленницам выйти из вагона, построиться в две шеренги.
Харьяс взяла за руку почти все время молчавшую Варю. Шура и Аня встали за ними. Вышедшие из других товарных вагонов женщины и девушки, бледные, исхудавшие, также разбирались по шеренгам.
Харьяс прочитала название станции, написанное латинскими буквами, — «Росток».
Вскоре русских пленниц под усиленной охраной с собаками повели через привокзальную площадь на окраину города. Там находился трудовой лагерь для иностранных рабочих — несколько бараков, расположенных в шахматном порядке и обнесенных колючей проволокой. Над воротами и по углам территории вздымались вышки для часовых.
Ближайшее от входа здание занимала комендатура.
Как только за прибывшими с вокзала захлопнулись ворота, к ним вышел комендант лагеря и объявил, что фюрером им оказана великая честь — принять участие в борьбе за великую Германию, которая является самой сильной и прекрасной страной. «Вам повезло, вы будете жить в большом, культурном, портовом городе Ростоке и работать на самых современных и мощных авиационных заводах».
11
Утро было в расцвете. Желтый солнечный диск величественно катился по чистому, как океанская гладь, небу. Земля дымилась, подсыхая от весенней влаги. Набухли, готовые лопнуть, почки.
Раненые, группами и в одиночку, бродили по двору, сидели на бревнах, подставляя руки, лица теплому ласковому солнцу. У ворот школы, превращенной в госпиталь, остановилась легковая машина. Из нее выскочил Сергей Чигитов и, одергивая гимнастерку, вошел во двор. Люди в больничных пижамах показались ему удивительно похожими, как близнецы. Где же тут узнать своего отца? Он направился было к сестре, чтобы спросить ее, как вдруг услышал:
— Сережа!
— Папа! — вскрикнул Сергей, еще не видя отца, а лишь узнав его голос.
От группы мужчин с палочками, на костылях, с перевязанными или загипсованными рукой, ногой, отделился Кирилл Герасимович. Сергей бросился ему навстречу. Пока отец и сын обнимались, целовались, их окружили раненые. Одни безмолвно улыбались, глядя на счастливых Чигитовых, другие переговаривались:
— Вот повезло людям!
— Каков майор, сам молодой и такого взрослого сына имеет!
Подошла медсестра в белом халате и косынке с красным крестом:
— Поздравляю вас, Кирилл Герасимович, со встречей с сыном! — сказала она. Обратившись к Сергею, добавила: — Ваш отец — молодчина! Столько операций перенес!
— Да, люди воевали, а меня как вывезли из партизанского отряда, сюда, в Тулу, так до сих пор ремонтируют. Прошусь в свой полк, не отпускают, — как бы оправдываясь, сказал Чигитов-старший, не сводя глаз с Сергея. Сын раздался в плечах и, кажется, стал выше ростом. — Как там дела у наших? Где полк стоит? Почему редко писал?
— Ждут приказа о наступлении. Просили передать тебе привет. Твоим полком пока командует Великанов, все ждут тебя. А насчет писем, как же… писал…
Они отошли к куче бревен, присели на них.
— Меня так изрешетили, что залечить не могут. Ну, а ты, как, Сережа? Все ординарцем при командире дивизии?
— Теперь уже адъютант, но прошусь в разведку. Ятманов меня не хочет отпускать, но я буду всю жизнь себя презирать,
