Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира (ЛП) - Саэнс Бенджамин Алир

Я держал в руках одну из тарелок для запеканки, а отец другую. Думаю, у нас обоих было выражение на лицах, которое говорило: — Только не урони.

Когда миссис Ортега открыла входную дверь, было очевидно, что ей действительно нравилась мама. Она обняла её и разрыдалась у неё на плече.

— Мне жаль, — сказала она.

— За что тебе извиняться? — спросила моя мать. — Это не новогодняя вечеринка. Ты только что потеряла сына.

Она улыбнулась и попыталась взять себя в руки.

— Спасибо тебе за цветы, Лилли, это было очень заботливо. Ты всегда была заботливой. И я рада, что вы пришли.

Мы последовали за ней в гостиную, и миссис Ортега освободила место, чтобы мы могли поставить мамины запеканки на обеденный стол. Потом она посмотрела на меня и покачала головой.

— Я знаю, ты терпеть не можешь, когда друзья матери делают тебе комплименты. Но я должна сказать, что ты очень красивый молодой человек.

Многие взрослые что-то говорили о моей внешности, что я всегда находил интересным. Я не имел ничего общего с лицом, с которым родился. И это не означало, что я был хорошим парнем. Как и не означало, что я был плохим парнем.

— И я выгляжу точь-в-точь как мой отец, — сказал я.

— И ты выглядишь точь-в-точь как твой отец, — сказала она. — Только у тебя глаза матери.

Мне было неловко, и я не знал, что ответить, поэтому просто открыл рот и сказал:

— Мне жаль, что вам больно.

Она снова заплакала. И я почувствовал себя неловко, потому что из-за меня она снова начала плакать.

— Я не хотел… я имею в виду, я всегда говорю неправильные вещи.

Она перестала плакать и покачала головой, улыбнувшись мне.

— О, Ари, не будь так строг к себе. Ты не сказал ничего плохого, — она поцеловала меня в щеку. — Ты такой же заботливый, как и твоя мать.

Там не было никого моего возраста. Вокруг бегало много маленьких детей, и они заставили меня улыбнуться, потому что казалось, что они счастливы. Две девочки из семьи Ортега тоже были там, они были постарше. Не намного старше, но достаточно взрослые, чтобы проявлять ко мне незаинтересованность. Точно так же, как я был в них незаинтересован. Ещё была Кассандра, самая младшая из них. Она была моего возраста, и можно было бы сказать, что мы вместе ходили в школу, но — вместе было неподходящим словом в данном случае.

Кассандра почти возненавидела меня. И я в значительной степени возненавидел её в ответ. Это было общество взаимного неуважения, хотя не думаю, что — неуважение — подходящее слово. Я надеялся, что мне удастся избежать столкновения с ней и что я не увижу выражение откровенного презрения на её лице. Её внешность только усиливала её чувство превосходства. Я почувствовал облегчение от того, что Кассандры нигде не было видно.

Через некоторое время я устал от вопросов друзей матери: — Ари, когда ты успел превратиться в мужчину? Я был терпеливым, но примерно в пятый раз услышав этот вопрос, умник во мне захотел сказать: — Вчера. Да, я думаю, это было вчера. Я проснулся и посмотрел в зеркало, и там был я, мужчина! Мне стало скучно слушать разговоры людей, которые говорили о других людях — в хорошем смысле этого слова — которых я не знал. Я положил немного еды на бумажную тарелку и стал искать место, где можно было бы присесть и стать невидимым. Вот тогда-то миссис Ортега и подошла ко мне.

— Кассандра вышла во внутренний дворик. Может быть, ей не помешала бы компания.

Я подумал, что Кассандре, вероятно, не помешала бы компания, но также, что она предпочла бы общество крысы — даже действительно большой крысы, даже действительно большой крысы, зараженной болезнью, — моему присутствию. Я чувствовал себя так, словно шёл в бой с незаряженной винтовкой — что-то вроде самоубийственной миссии. Миссис Ортега не могла не заметить выражения моего лица.

— Ари, я знаю, что вы двое не очень-то любите друг друга. Но мне неприятно видеть её там совсем одну. И, может быть, ты отвлечёшь её от всей этой печали.

— Что, если она ударит меня? — сказал я. Боже, я действительно это сказал.

По крайней мере, я рассмешил миссис Ортегу.

— Если она тебя ударит, я оплачу твои медицинские счета, — она всё ещё смеялась, а заставить кого-то смеяться было лучше, чем заставить кого-то плакать. Она мягко указала мне в направлении задней двери.

Я вышел во внутренний дворик, который больше походил на гостиную на открытом воздухе, с растениями, мебелью и лампами. Я увидел сидящую там Кассандру. Она напоминала героиню трагического романа, одинокую фигуру, обреченную жить в море печали.

Рядом с уличным диваном, на котором сидела Кассандра, стояло кресло с подушками, выглядевшее довольно удобным. Она была пугающе красива. У неё были карие глаза, которые могли смерить взглядом сверху вниз и заставить почувствовать себя кукарачой, ползающим по её дому, и она собиралась наступить на вас и избавить от вашей жалкой жизни.

— Не возражаешь, если я присяду?

Она вынырнула из своих мыслей и одарила меня тем взглядом, который я только что описал.

— Какого. Чёрта. ТЫ. Здесь. Делаешь?

— Я увязался за своими родителями.

— Ну, когда у тебя так мало друзей, как сейчас, думаю, приходится довольствоваться общением с родителями.

— Мне нравится проводить время с ними. Они умные и интересные. Это больше, чем я могу сказать о большинстве придурков, которые учатся в средней школе Остина.

— Ну, разве ты не один из тех придурков? Думаю, не все придурки нравятся друг другу. — возможно, она была высшим существом, но это не было причиной заставлять других чувствовать, что они должны извиняться за то, что дышат. — Что это за самодовольное выражение у тебя на лице?

— Мне следовало просто признать тот факт, что ты меня ненавидишь, и оставить все как есть.

— Ты хочешь, чтобы я извинилась за то, что ненавидела тебя?

— Ты не должна передо мной извиняться. И я тоже тебе ничего не должен.

Она отвернулась от меня. Мне это показалось заученной позой. И я почувствовал, что она была чем-то вроде актрисы. Что не заставило меня поверить, что то, что она чувствовала ко мне, было ненастоящим. Это было чертовски реально.

— Ты маленький мальчик. Мне не нравятся такие. Я предпочитаю взрослых.

— Я забыл, что ты стала взрослой с двенадцати лет. Может быть, именно поэтому тебе не хватает сострадания. Ты просто не можешь понять этого.

— Спасибо вам, доктор Фрейд. Скажите мне, когда вы начали свою психиатрическую практику? У меня тоже есть несколько наблюдений. Ты ввязываешься в драки, потому что это заставляет тебя чувствовать себя мужчиной. И ты высокого мнения о своём собственном интеллекте.

— Не думаю, что я такой уж умный.

— Ну, тебя определенно нельзя назвать заботливым человеком. Ты причиняешь людям боль. Ты причинил боль Джине и Сьюзи, которым нравишься. Они пытаются подружиться с тобой, а тебе на это наплевать. У Сьюзи есть теория. Она говорит, что ты совсем не высокомерный. Ты просто ненавидишь себя.

— Ну, может быть, я и знаю это.

— Здесь есть что ненавидеть. Я могу назвать несколько причин, которые ты можешь включить в список.

— Не выставляй себя напоказ. Для того, кто меня не знает, кажется, что ты знаешь обо мне все.

— Не обязательно общаться с кем-то, чтобы узнать его. Ты знаешь, что ты никогда, ни разу не поздоровался со мной в холле?

— Ты не совсем мисс Конгениальность. Ты смотришь на меня так, словно в одной секунде от того, чтобы влепить мне пощечину и отправить отсюда в ад. Но, с другой стороны, ты на всех так смотришь.

— Ты думаешь, что можешь войти в мой дом и оскорблять меня? Пошёл ты.

Я сдержал желание сказать в ответ: — Пошла ты, Кассандра.

— Когда ты позволяешь людям унижать тебя, ты покойник. Ты знаешь, кто ты такая, Кассандра? Ты убийца. Ты используешь свою внешность как оружие. Ты заряженный пистолет, переодетый девушкой.

— Ты ничего обо мне не знаешь. Ты ничего не знаешь о том, что значит проиграть. Я только что потеряла брата, и он умер не от рака. Он умер от СПИДа, и многие люди уже знают об этом благодаря любезности миссис Алвидрез. В последний раз я видела его в больнице в Сан-Франциско. Я даже не поговорила с ним. Он был уже мертв. Он всегда заставлял меня чувствовать, что я чего-то стою, — она плакала, не просто плакала, а всхлипывала. И её слезы были слезами потери. Это были слёзы гнева, и это были слезы обиды, и это были слёзы, которые говорили: — Я никому не позволю снова причинить мне боль. Никогда.