Осень в Декадансе - Гамаюн Ульяна

— Никакого пиетета к классикам, — сказала Алина, и они рассмеялись. — У вас в студии куча профессиональных актрис, которые прекрасно справятся с ролью, — посерьезнела она. — Поймите, я не актриса, я фотограф. Сцена меня не интересует. У меня нет никаких способностей. Я вам об этом уже говорила.

— Мне не нужна актриса.

— Я никогда не отождествляюсь с женскими персонажами. Мне неинтересны бабьи тяготы.

— Мне нужен андрогин. Только не прыгай в воду, очень тебя прошу, — полушутя добавил Мальстрём, поглядывая за борт с некоторой опаской.

— В воде, по крайней мере, не нужно вести бессмысленные разговоры. — Алина некоторое время молча разглядывала тополя на набережной. — Слышите, как шелестят? Природа сохраняет память о воде, как морская раковина. Эти тополя шелестят с очень характерным, мягким, шелковистым звуком, какой можно услышать только у прибрежных деревьев. Вода накладывает отпечаток на окружающий ландшафт. Прошлое постепенно выдыхается, но до конца не исчезает никогда. Трава, которая вырастет здесь через сто лет, будет тосковать по большой воде. Вода не отпускает своих детей.

Тем временем внизу, в кают-компании, началась подозрительная возня, сопровождаемая грохотом и женскими вскриками. Чуть погодя на палубу поднялась группка молодых людей, о чем-то приглушенно споривших.

— Что там у вас? — насторожился Мальстрём.

Спорщики смолкли. Вирский быстро подошел к столу и шмякнул на него крысу:

— Крысы на борту.

— Дохлая? — с гримасой невыразимой брезгливости выдавил Мальстрём.

— Нет, но очень хочет умереть, — усмехнулся Вирский. — Отдай ее своему коту, — предложил он Алине.

— Титорелли убежденный шопенгауэрианец, — отозвалась та, — убийство противно его природе.

Алина с любопытством разглядывала крысу: крыса лежала неподвижно, с закрытыми глазами, скрючив беспомощные лапки, и прерывисто дышала, словно сомнамбула, усыпленная балаганным магом.

— Шопенгауэр не одобрял охоту на мышей? — с улыбкой полюбопытствовал Мальстрём.

— Шопенгауэр отделял теорию от практики, — ответил Вирский, глядя на Алину. — И ни в чем себе не отказывал.

Алина недовольно пошевелила лопатками:

— Это его не красит.

— Те, кто не отделяли, плохо кончили, — печально констатировал Мальстрём. — Ты тоже шопенгауэрианка?

— Нет, только Титорелли.

— По-моему, твой Титорелли просто избалованный лентяй, — заметил Вирский.

— Какая милая мышка! — грянуло восторженное контральто за спиной. Госпожа Крюгер, по-видимому, не заставшая поимку крысы, гремя своею керамическою сбруей, прогарцевала к столу и умиленно всплеснула браслетами: — Тонкая работа! Из чего она?

— Это не мышка. — Алина выбралась из шезлонга и вежливо продолжала: — Это крыса, причем живая. — И, ухватив крысу за хвост, сунула дамочке под нос: — Хотите?

Та испуганно вскрикнула, отшатнулась и мягко осела на палубу. К ней тотчас устремились Мальстрём с Вирским: первый был встревожен, второй с трудом сдерживал смех.

— Алина, ты ведешь себя по-свински! — обрушился на девушку Мальстрём, попутно успокаивая свою пергидрольную ассистентку, сидевшую с перекошенным ртом, сопевшую и конвульсивно дергавшую себя за бусы.

— Вы же восхищались этой крысой, — сухо сказала Алина.

— Но не живой же! — обиженно всхлипнула Нора.

— Алина, ты можешь быть серьезной хотя бы изредка, в порядке исключения? — удрученно вздохнул Мальстрём.

— Вы же не Уайльда ставите, — парировала та. — Поверьте, вам не понравится, если я буду серьезной.

— Несносное создание! — задребезжала керамическая Крюгерша. — Я с самого начала говорила… — Она с отвращением покосилась на крысу: — Немедленно убери отсюда эту гадость!

— Да ладно вам, — вмешался Вирский. — Она со мной.

— Это его добрая знакомая, — Алина аккуратно уложила крысу на перевернутое ведро.

— Это моя Прекрасная Дама.

Мальстрём наблюдал за ними с въедливым интересом практикующего инженера душ. На палубу высыпали взбудораженные гости во главе с Зумом; Леман с Красивой Укулеле, безраздельно поглощенные друг другом, замыкали шествие. Блондинку утихомирили и совместными усилиями уложили в шезлонг. Окруженная юными пажами, она нежилась в лучах их вежливого внимания; случай с крысой вывел ее на авансцену, подставил под мощные лучи софитов. Алина незаметно отступала за спины собравшихся, видимо, в надежде избежать печальной участи рабыни рампы. Не тут-то было. Мальстрём с магрибской хитростью цапнул ее за запястье:

— Давайте попробуем почитать. Коротенький отрывок. Только найдем тебе подходящего партнера.

— Думаю, я справлюсь, — вызвался Вирский.

— Неудачная идея, — ощетинилась Алина.

— Почему? — удивился Мальстрём.

— Я не доверяю докторам. Врач — враг человека. Особенно психиатр.

— Я буду нежен, — пообещал Вирский с сардонической ухмылочкой.

— Вы психиатр? — миролюбиво вклинился Мальстрём.

— Учусь на психиатра.

— Где?

— В Медакадемии, по обмену.

— О, замечательно.

Повисло неловкое молчание.

— Давайте не будем ссориться и почитаем пьесу, — примирительно призвал Мальстрём.

Он раздал указания и листки с машинописным текстом пьесы. Зрители расположились полукругом и молчаливо внимали. Алина держалась настороженно, как человек, в каждом движении и слове собеседника подозревающий подвох. Вирский снова нацепил сардоническую ухмылочку; глаза, однако, не смеялись. Казалось, все вокруг заражено неясной нарастающей тревогой, которая снедала и актеров, и зрителей, и реку, и соседние суда, и тополя вдоль парапета, вскипавшие всей кроной под напором ветра. Белый пузырь метеозонда дрейфовал в сторону порта.

Алина с Вирским читали, сохраняя убийственную серьезность, словно соревновались в выдержке и невозмутимости; то сближались, то отдалялись, совершая сложные, многоходовые военные маневры. Во время одного из таких сближений они соприкоснулись костяшками пальцев, задержавшись на какой-то миг, — жест вроде бы невинный и обыденный, но настолько личный и саморазоблачительный, что перепад температур ощутили все присутствующие и стали переглядываться в поисках причины перемены климата. Мальстрём следил за действом с азартом сумасшедшего ученого, засевшего в лаборатории среди реторт и проводков, всецело поглощенного показателями приборов и предвкушающего грандиозные открытия. Он не сводил с Алины цепкого взгляда, дотошно фиксирующего все ее реакции на раздражитель, в качестве которого невольно выступал Вирский; судя по удовлетворенному выражению лица, реакции эти не обманули ожиданий режиссера.

Вирский остановился у Алины за спиной, взял ее за плечи и с мягким нажимом повернул к себе лицом:

— Посмотрите на меня.

— Не «на меня», а «на нее», — поправила бдительная Нора. — Внимательней, пожалуйста.

Вирский не шелохнулся. Алина отстранилась, упершись ему ладонью в грудь:

— У тебя там что-то сильно стучит.

— Что бы это могло быть?

Несколько секунд они смотрели друг на друга с наэлектризованной пристальностью.

— Что это за отсебятина? — зацокотала Крюгерша.

Алина сунула руки в карманы и отошла к столу. Вирский ответил Крюгерше шутливым покаянным жестом. Мальстрём, в отличие от педантичной ассистентки, встретил преступное отклонение от первоисточника с большим воодушевлением: казалось, он не слушает, а лишь наблюдает, как зритель немой фильмы, не замечающий стараний тапера и броских интертитров.

Молодые люди некоторое время читали, уткнувшись в текст, будто собирались с силами для новых марш-бросков.

— А теперь целуйте туфельку, — Алина насмешливо качнула носком ботинка, не очень вписывавшегося в куртуазные каноны. — И все будет прелестно.

Вирский улыбнулся, с преувеличенным почтением вассала опустился на одно колено, бережно обхватил ботинок обеими руками, пробежался пальцами по шнуровке — но вместо того чтобы «целовать туфельку», быстро высвободил узкую ступню.

— Что-то вы совсем не то играете, — неодобрительно прокомментировала Нора.