Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава
Я написал Вам письмо только для того, чтобы рассказать обо всех этих фактах. Какие меры должны принять власти к тем, кто оскорбляет и запугивает нас с женой, – это целиком находится в Вашей компетенции, и в мою компетенцию не входит. Но я позволю себе выразить уверенность, что Вы, человек достаточно мудрый, должным образом употребите свою власть в моих интересах и интересах моей жены. Я убедительно прошу Вас сделать все от Вас зависящее, чтобы наша эпоха всеобщего мира и благоденствия ничем не омрачалась.
Всегда готов ответить на все Ваши вопросы, если таковые появятся. Разрешите на этом закончить.
Письмо второе
Господин начальник полицейского управления,
Ваша халатность навлекла на нас с женой ужасное несчастье. Моя жена вчера неожиданно исчезла, и, что сейчас с ней, мне неизвестно. Я беспокоюсь за ее судьбу. Не покончила ли она с собой, не в силах вынести преследования окружающих?
В конце концов они убили безвинного человека. И Вы тоже, вольно или невольно, оказались соучастником этого отвратительного преступления.
Сегодня я намерен переселиться в другой район. Могу ли я испытывать впредь хотя бы минимальное чувство покоя, когда мою безопасность обеспечивает находящаяся в Вашем ведении бездеятельная и бессильная полиция?
Ставлю Вас в известность, что позавчера я ушел из университета. Я собираюсь теперь отдать все свои силы изучению сверхъестественных явлений. Вы, как и большинство людей, наверно, саркастически улыбнетесь, узнав о моем намерении. Но разве это не позор, когда начальник полицейского управления решительно отвергает сверхъестественные явления, с которыми ему самому пришлось столкнуться?
Вам следовало бы задуматься над тем, как мало знают люди. Среди используемых Вами агентов многие страдают такими ужасными заразными болезнями, которые Вам и во сне не снились. Кроме меня, почти ни один человек не знает того факта, что эти болезни мгновенно передаются, причем главным образом через поцелуй. Примеры, которые я бы мог привести, разрушили бы до основания Ваше высокомерие…
Далее следуют бесконечные философские рассуждения, лишенные почти всякого смысла. Я решил не приводить их здесь, поскольку в них нет никакой необходимости.
1918
Нечто о выжженных полях
Подозвав Дзёсо, Кёрая – он не видел их прошлой ночью, так как они только что приехали, – вдруг встревожился и, продиктовав Донсю стихотворение, велел каждому прочесть его вслух:
В пути я занемог,
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям[38].
Из «Дневника Ханая»
Двенадцатый день десятой луны седьмого года Гэнроку[39], время за полдень.
Красное-красное солнце недолго горело в утреннем небе. Не припустила бы снова, как и вчера, нудная осенняя морось, – и осакские торговцы, едва пробудившись, устремляли взоры туда, к далеким черепичным кровлям, но, к счастью, дождь, от которого, трепеща листьями, влажным дымом дымятся ивовые ветки, дождь этот так и не начался, и, хотя небо вскоре задернулось облаками, наступил тусклый, безмятежно-тихий зимний день.
Даже вода в реке, что течет нехотя между рядами купеческих лавок, сегодня в какой-то нерешимости притушила свой блеск, и плывущие по воде голубовато-опаловые очистки лука – но, может быть, это лишь обман воображения – уже не холодят взгляда. Больше того, толпы прохожих, идущие по ее берегам, – и те, на ком круглая шапка монаха, и те, кто обут в кожаные таби воина, – все, все движутся в какой-то задумчивой рассеянности, словно забыв об этом мире, где бушует ветер предзимья, «обжигающий дерева».
Бамбуковые шторы, встречное движение повозок, отдаленное звучание сямисэна в театре кукол – все с неприметной бережливостью охраняет этот тусклый, безмятежно-тихий зимний день с такой бережностью, что даже городская пыль не шелохнется на золоченых шишках мостовых перил…
А в это время во внутреннем покое дома Ханая Нидзаэмона, в переулке Минами-Кютаро, что напротив храма, в окружении учеников, собравшихся отовсюду, чтобы ухаживать за ним, на пятьдесят первом году своей земной жизни тихо умирал – «так угли хладеют под слоем пепла» – Мацуо Тосэй из Банановой хижины, почтительно признанный всеми Великим Мастером в искусстве хайкай.
Который был час? Кажется, время приближалось уже к середине часа Обезьяны? В гостиной, слишком просторной, оттого что убраны были разделявшие ее фусума, прямыми струйками вверх поднимается дым благовонных курений, зажженных у изголовья: сёдзи, оклеенные новой бумагой, – защита на пути зимы между садом и домом – мрачно темнеют и дышат холодом, пронизывающим до костей. На постели, устроенной изголовьем к сёдзи, в печальной отрешенности лежит Басё, и вокруг него… Кто же находится вокруг него?
Ближе всех сидит Мокусэцу, врач. Просунув руку под ночную одежду больного, он с суеверным тщанием ловил биение далекого пульса и хмурил грустные брови. Позади Мокусэцу, сгорбившись, давно уже тихо молился, взывая к Будде, старик. Конечно же, это был Дзиробэй, старый слуга Учителя. Он как раз сопровождал Басё в его последнем путешествии из Уэно в Осаку.
Соседей Мокусэцу опять-таки узнал бы каждый. Вот раздувается от важности высокий, дородный Синси Кикаку, вот топорщит плечи, обтянутые темно-коричневой, мелкого узора тканью, осанистый, холодновато-величавый Кёрай – оба следят за состоянием Учителя.
За спиной у Кикаку – Дзёсо, похожий на монаха. С запястья у него свешиваются четки из священной смоковницы. Держится он прямо, с подобающей чинностью. Однако же занимающий место подле него юный Оссю не в силах справиться со своим горем, оно переполняет его, и он то и дело шмыгает носом. Выпятив угрюмый подбородок и оправляя ветхие рукава монашеского платья, за ним наблюдает низенький
