Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Проходя мимо отца и дочери, незнакомец, неприятно скосившись, тонкими бесцветными пальцами прикоснулся к своей шляпе, а потом завернул за угол. Отец и дочь проводили его глазами.

Ултора Де Лейси охватил вначале, казалось, безграничный ужас, а затем внезапная неистовая ярость. Он уронил на землю трость, выхватил шпагу и, не обращая ни малейшего внимания на дочь, кинулся вдогонку за незнакомцем.

Удалявшаяся фигура мелькнула еще раз, прежде чем скрыться за дальним углом. Перо на шляпе, гладкие волосы, кончик ножен, развевающийся край плаща, красный чулок и пятка – вот и все, что увидел Ултор Де Лейси.

Когда Элис догнала отца, он по-прежнему держал в руке обнаженную шпагу и был охвачен малодушным волнением.

– Ушел, слава тебе Господи! – воскликнула Элис.

– Ушел, – эхом повторил Ултор, странно сверкая глазами.

– И ты в безопасности, – добавила Элис, сжимая ладонь отца.

Он тяжело вздохнул.

– Как ты думаешь, он не вернется?

– Он? Кто это?

– Посторонний, который только что прошел мимо. Ты знаком с ним, отец?

– Да… и… нет, дитя… я с ним не знаком… и все же я знаю его, как это ни печально. Если бы Небесам было угодно, мы бы покинули эту злосчастную обитель призраков уже сегодня. Будь проклята тупая злоба, породившая страшную вражду, которую не могут насытить никакие беды и жертвы и которую даже на время бессилен смирить ритуал изгнания бесов. Этот негодяй явился издалека, влекомый стремлением отнять у меня последнюю надежду… не дать нам покоя и в последнем нашем убежище… и в довершение своего торжества стереть с лица земли даже те жалкие руины, что остались от нашего дома. С какой стати этот дуралей священник вздумал праздновать труса? Оставить моих детей без мессы и исповеди… без причастия, которое оградило бы их и спасло… отказаться ходить сюда только потому, что однажды сбился в тумане с пути или принял полоску пены в ручье за лицо мертвеца? Черт бы его побрал!.. Вот что, Элис, если он не придет, вам – тебе и Уне – нужно будет записать всю свою исповедь на бумаге… Лоренсу можно доверять, он отнесет письмо священнику… и мы получим разрешение епископа – если понадобится, Папы, – чтобы с ним вам передавалось отпущение грехов. Я переверну небо и землю, но без причастия вы не останетесь, бедные мои девочки!.. Вы его получите. В свое время я был беспутным юнцом и святости во мне не было нисколько, но я знаю, есть один путь к спасению… и… и… возьмите каждая по кусочку, – он открыл маленькую серебряную шкатулочку, – держите при себе, пока находитесь здесь… с благоговением заверните в старый пергамент от псалтыри и зашейте и носите у самого сердца… это часть священной облатки… она поможет вам, по милости святых, и оградит от всякого зла… строго блюдите пост и читайте молитвы… я ничего не могу сделать… и не знаю, чем помочь. Воистину, проклятие пало на меня и моих близких.

Элис молча смотрела, как по его бледному взволнованному лицу катились слезы отчаяния.

Это приключение надлежало также хранить в секрете и ничего не говорить о нем Уне.

Глава VI

Голоса

Вскоре Уна по неизвестной причине загрустила и с каждым днем становилась все бледнее. Она совсем забросила веселье и забавы! Не слышно было даже ее песен. Она не болтала с сестрой и полюбила уединение. Она утверждала, что здорова и совершенно счастлива, и никоим образом не могла объяснить случившейся с ней печальной перемены. У нее появились причуды, она проявляла упрямство в мелочах, сделалась необычно скрытной и сдержанной.

Элис из-за этого очень страдала. В чем была причина такого отчуждения… быть может, сестра на нее обижена, но за что? Если Уна и сердилась на нее раньше, то в считаные минуты об этом забывала. Отчего ее нрав так изменился? Что, если это признаки начинающейся болезни?

Раз или два, когда Элис в слезах молила сестру открыть, отчего она настроена и ведет себя не так, как прежде, Уна слушала словно бы недоверчиво, в немом удивлении, а потом поднимала на сестру взгляд и собиралась, казалось, заговорить. Но вслед за этим она опускала свои серьезные, широко раскрытые глаза, складывала губы в странную хитрую улыбку и начинала шептать что-то себе под нос; и эта улыбка, и шепот оставались для Элис загадкой.

Спальня у сестер была одна на двоих, и помещалась она в выступающей из стены башне; в первое время после прибытия, когда бедная Уна была такой веселой, сестры увесили эту комнату старыми шпалерами и причудливо украсили, как умели и как вздумалось. Однажды ночью, когда сестры ложились в постель, Уна пробормотала, словно бы про себя:

– Последнюю ночь я сплю в этой комнате… с Элис я больше ночевать не стану.

– Что же сделала бедная Элис, чем заслужила такую странную немилость?

Уна бросила на сестру непонятный, немного испуганный взгляд, а потом на ее лице, как отблеск лунного света, появилась странная улыбка.

– Бедная моя Элис, ну при чем же тут ты? – прошептала Уна.

– Почему же ты говоришь, что не хочешь спать со мной в одной комнате?

– Почему? Элис, дорогая… да нипочему… без причины… просто я знаю, что так должно быть, иначе Уна умрет.

– Умрешь? Уна, дорогая!.. О чем ты говоришь?

– Да, милая Элис, в самом деле умру. Мы все умрем в свое время, как ты знаешь, или… или изменимся, а мое время близко… совсем близко… если я не стану спать отдельно.

– Уна, голубушка, я думаю, ты и вправду больна, но не настолько, чтобы умереть.

– Уна знает, о чем ты думаешь, мудрая Элис… но она не сошла с ума… напротив, она умнее других.

– И еще она печальнее других и ведет себя не так, как все, – с нежностью произнесла Элис.

– Знание рождает печаль, – ответила Уна и сквозь пряди своих золотых волос, которые она расчесывала, устремила взгляд в противоположный конец комнаты, где виднелись за окном в туманном лунном свете кроны больших деревьев и неподвижная листва в лощине. – Довольно, Элис, дорогая, так нужно. Кровать придется отсюда перенести, иначе Уна скоро будет спать внизу, под землей. Я устроюсь совсем рядом, в этой маленькой комнате.

Уна указала на смежную комнатку вроде чулана при спальне. Стены здания были неимоверной толщины, и комнаты разделяла двойная дубовая дверь. Элис