Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава
Приведя себя в порядок, Дэнкити вынул из ножен меч и с шумом раздвинул сёдзи храма. Перед очагом, с наслаждением вытянув ноги, сидел монах. «Кто та-ам…» – подал он голос, не оборачиваясь. Дэнкити слегка растерялся. Во-первых, поведение монаха не вязалось с представлением о враге, которому следует мстить. А во-вторых, фигура его со спины была неизмеримо более тощей, чем он воображал. На мгновение Дэнкити даже усомнился, тот ли перед ним, кого он ищет. Однако теперь раздумывать было уже, разумеется, поздно.
Дэнкити, рукою задвинув за собой сёдзи, позвал: «Хаттори Хэйсиро!» Но монах и теперь без всякого испуга с недоумением оглянулся на пришельца. Впрочем, заметив блеск клинка, он сразу подтянул к себе колени, обтянутые монашеским облачением. Лицо монаха в свете пламени из очага было старческим – кожа да кости. Однако Дэнкити отчетливо почувствовал в этом лице что-то от Хаттори Хэйсиро.
– Кто будет господин?
– Дэнкити, сын Дэндзо. Не забыл, поди, мою обиду?
Дзёкан широко раскрытыми глазами молча смотрел на Дэнкити. На лице его читался невыразимый страх. Приняв боевую стойку с мечом, Дэнкити хладнокровно наслаждался этим страхом.
– Итак, я пришел отомстить. Сейчас же вставай и сразимся!
– Как это – вставай? – На лице Дзёкана промелькнула улыбка. И что-то необъяснимо жуткое почудилось Дэнкити в этой улыбке. – Господин полагает, что я могу стоять, как и прежде? Я теперь, как видите, калека. Ноги у меня не действуют.
Дэнкити невольно отступил на шаг. Стало видно, что острие меча, который он держал перед собой обеими руками, дрожит. Дзёкан, заметив это, добавил, не скрывая беззубого рта:
– Ни встать ни сесть – такой я теперь.
– Ври больше, так я и поверил!..
Дэнкити неистово сыпал бранью, Дзёкан же, напротив, становился все невозмутимее.
– Зачем мне лгать? Можете спросить в деревне. После прошлогодней болезни ноги у меня совсем отнялись. Но…
Прервавшись, он посмотрел Дэнкити прямо в глаза:
– Но малодушничать не стану. Все, как вы говорите, – родитель ваш пал от моей руки. Если вы готовы зарубить калеку, я с легким сердцем встану под удар.
В последовавший за этим краткий миг молчания Дэнкити ощутил, как разнообразные чувства обуревают его душу. Пульсация этих чувств – ненависти, сострадания, презрения, страха – только понапрасну тупила острие его меча. Вперив взгляд в Дзёкана, он колебался: нанести ли удар?
Жестом почти надменным Дзёкан развернул к Дэнкити плечо. И в этот момент Дэнкити уловил смешанное с винными парами дыхание Дзёкана. В сердце его тотчас же вспыхнул прежний гнев. Гнев на самого себя, не спасшего отца. Гнев, не истребимый ничем, кроме мести любой ценой. Задрожав в боевом порыве, Дэнкити внезапно рассек Дзёкана наискось до самого пояса…
Слух о блистательной мести Дэнкити кровному врагу распространился по всему уезду. Люди, разумеется, не были излишне строги к почтительному сыну за его поступок. Правда, он забыл заблаговременно подать официальное уведомление о мести и потому, похоже, не получил причитающегося в таких случаях вознаграждения. История последующей жизни Дэнкити, к сожалению, не входит в тему нашего повествования. Но если изложить ее вкратце, она такова: после реставрации Мэйдзи[60] Дэнкити торговал лесом, однако преследовавшие его одна за другой неудачи в итоге привели его к психическому заболеванию. Умер он осенью 10-го года Мэйдзи 53 лет от роду.
Примечание 6. Однако ни в одном из источников нет описания последних минут его жизни. К примеру, «Житие почтительного сына Дэнкити» завершается такими словами:
«Дэнкити после этого познал достаток и процветание, и старость его была радостной. Поистине в семье, где изобильно такое сокровище, как добродетель, потомки благоденствуют. Слава Будде Амида, слава Будде Амида».
1924
Генерал Ким
Одним летним днем два монаха в соломенных шляпах брели по проселочной дороге. Это было где-то неподалеку от селения Тонури уезда Йонгангун провинции Пхёнаннамдо в Корее. Эти двое не были обычными монахами-скитальцами, которые влекутся по миру, подобно облакам или текущей воде. На самом деле они приехали из далекой Японии и имели вполне определенную цель – выведать, каково положение дел в Корее. Один из «монахов», Като Киёмаса, был правителем Хиго, второй, Кониси Юкинага, – правителем Сэтцу.
Поглядывая по сторонам, монахи шагали меж зеленых полей. И вдруг заметили, что на обочине дороги, положив себе под голову круглый камень, сладко спит какой-то деревенский мальчишка. Като Киёмаса из-под шляпы так и впился цепким взглядом в лицо мальчика.
– У малыша черты незаурядного человека, – сказал этот неустрашимый воин и, недолго думая, ударом ноги выбил камень из-под головы мальчика. Но что за диво – голова не упала на землю, а осталась на том же самом месте, только теперь вместо камня под ней было пустое пространство, мальчик же продолжал спать как ни в чем не бывало!
– Да, похоже, что это непростой малыш.
Рука Киёмасы невольно потянулась к мечу, спрятанному под красновато-желтым плащом. Как видно, он решил в зародыше искоренить то, что когда-нибудь в будущем могло обернуться бедой для страны Ямато. Но Юкинага, ухмыльнувшись, задержал его руку:
– Да что он может, этот мальчишка? Не оскверняй себя бесполезным убийством.
Монахи снова двинулись в путь меж зеленых полей. Но встревоженный не на шутку Киёмаса долго еще оглядывался, воинственно топорща свои тигриные усы…
Прошло три года, и те же два монаха, Като Киёмаса и Кониси Юкинага, вместе с многочисленным войском вторглись в пределы восьми корейских провинций. Жители обратились в бегство, оставив позади сожженные дома, родители потеряли детей, у мужей были отняты жены. Кёнсон пал. Пхёнъян тоже больше уже не принадлежал корейскому вану. Ван Сонджо бежал в Ыйджу и там дожидался подкрепления от минского государя. А пока ему оставалось лишь беспомощно взирать на то, как войска Ямато попирали его землю, превращая в пепелище ее прекрасные горы и реки. Но к счастью, Небеса не
