На Харроу-Хилл - Джон Вердон

В ящике тумбочки — фонарик, складной нож, коробка презервативов, маленький пакет с травой, пачка бумаги для самокруток и ещё три комикса.

Одно из трёх окон было открыто. От занавески после пожара остались только почерневшие, оплавленные лоскуты полиэстера. На полу и на столе под окном стояла вода, перемешанная с пеплом.

Вторая спальня пострадала сильнее, но и в её остатках хватало признаков, чтобы узнать Селену. Комод с откинутой крышкой и обожжёнными фасадами ящиков внутри остался почти цел: в нём — россыпь чёрных помад, чёрных лаков для ногтей, чёрных трусиков, шелковые чёрные платья, похожие на то, в котором он видел её, и серебряные подвески с привычными викканскими символами. В нижнем ящике лежали четыре книги: «Языческий путь к спасению Земли», «Йогический путь к красоте», биография Жанны д’Арк и биография Мадонны.

Вместо встроенного шкафа — высокий гардероб; дверцы почти выгорели, содержимое обуглилось до неузнаваемости. Внутренняя сторона двери спальни была увешана фотографиями, выцветшими от жара: молодой мужчина с ухмылкой и задумчивым взглядом, в сером худи и чёрных джинсах. Гурни подумал: постаревший малолетний правонарушитель, пытался выглядеть опасным.

Третья спальня, по всей видимости, принадлежавшая девушке по имени Рэйвен, сгорела почти подчистую. Среди обугленных и треснувших предметов мебели, обгоревших фрагментов женской одежды он заметил один сравнительно целый предмет — записку, воткнутую в раму упавшего на пол зеркала. Нагнувшись, прочитал девичий почерк: «Помни про кукурузу для ворон». Подпись: «Селена».

Последняя дверь на площадке вела в ванную. Из‑за высокого порога, на полу стояла почти дюймовая вода. На стене у раковины висела копия репродукции «Ворона» Эдгара Аллана По в рамке. Он бегло проверил аптечку и полки вдоль стены. Ничего примечательного — и именно это усиливало едва уловимое ощущение, возникшее у него ещё на пороге: чувство, которое трудно было сформулировать, которое впервые обозначилось вчера, когда он увидел слёзы в глазах Селены Карсен. Спустившись по старомодной ковровой лестнице, он вышел на крыльцо через парадную дверь.

Барстоу стояла в нескольких метрах, совещаясь с техником. Отослав того, повернулась к Гурни и протянула ещё одну латунную гильзу:

— Итого четыреста одна.

Он не сразу ответил, и она всмотрелась пристальнее:

— Что-то не так?

— Хотелось бы ясности.

— В каком смысле?

— Вещи в их комнатах... обычные. Ничто из увиденного не кричит о дьяволе и монстрах. Скорее — обычные заблудшие дети. Я бывал в домах психопатов, где зло почти ощутимо. Здесь — не так.

— Вы хотите сказать, Тейт не тот убийца, на которого указывает совокупность улик?

— Ничего определённого. Иногда злокачественность прячется так глубоко, что шокирует, когда видишь последствия. Бывали массовые убийцы, чья жизнь выглядела куда приличнее, чем у Билли Тейта. Наверное, я просто надеялся найти здесь что-то, что соответствовало бы масштабу преступлений, — какую-то несомненную уверенность, что мы идём верно.

— Психологическое доказательство?

— Вроде того.

— Возможно, оно сгорело.

— Может быть. Но сейчас самые явные следы зла — эти пулевые дыры. — Он сжал губы. — Сукины дети ворвались сюда, как каратели, и отправили двух беззащитных девочек в больницу. Господи.

Барстоу внимательно изучала его — будто пытаясь разглядеть в нём черту, ранее ускользавшую от неё:

— Почти уверена, мы их достанем. Вероятнее всего, они достаточно глупы, чтобы сохранить оружие. А если не помоют байки, образцы почвы и травы привяжут их к месту.

Гурни кивнул:

— Можно с уверенностью предположить, что они были пьяны или под кайфом.

Она приподняла бровь с нарочитым удивлением:

— Вы не думаете же, что план «выпустить четыреста пуль по дому и гонять кругами посреди ночи» был результатом трезвого ума?

— Скорее всего, они хорошо приложились по дороге. В одной руке газировка, в другой — банка пива. Очень мужественно.

Ей понадобилось пару секунд, чтобы уловить подтекст.

— Значит... послать пару наших прочесать обочины въездной дороги? На предмет банок, бутылок и прочего дерьма, которое эти засранцы могли выкинуть?

— Звучит разумно.

— Может, что-то с отпечатками, годными для базы?

— Ещё лучше.

— Может, отпечатки «Патриарха»?

— Лучше всего.

37.

К тому времени, как Гурни спустился с последнего холма к Уолнат-Кроссингу, над восточным хребтом заалели первые полосы рассвета.

Через пятнадцать минут, добравшись до амбара, он увидел при свете зари: двери нужен второй слой краски, чтобы окончательно скрыть послание «Тёмного Ангела». Не откладывая, он достал из сарая краску и кисть. Второй слой лёг быстрее и ровнее первого. Кисть он промыл в холодной ключевой воде пруда, убрал её и банку, направился к дому.

Утренний воздух был прохладен и тих. Из курятника доносилось какая-то возня; он заглянул — добавил в кормушку зерна, спустился по пандусу на огороженную площадку. Проходя мимо грядки со спаржей, срезал горсть стеблей — к задуманной яичнице-болтушке.

Полчаса спустя он сидел у французских дверей, допивая вторую чашку кофе. Двери распахнуты; в комнату тянулся слабый аромат сирени. К кормушкам на пастушьих крюках по краю патио слетелись пурпурные вьюрки.

Это вновь напомнило ему о резких контрастах его жизни. В ней были мир и красота, улыбка Мадлен, сам воздух, природа. И было уродство профессии. Хотя по правде уродство было не в профессии, а в испорченности человеческой природы — в той испорченности, которая и делает его работу необходимой. Смысл — в балансе. Не забывать, что мир и красота реальны не меньше, чем пулевые отверстия.

Он не верил в прогресс рода человеческого. За последние сто лет – войны вспыхивают то там, то тут — это достаточное доказательств моральной деградации. Но верил, что можно стремиться к доброте, великодушию, любви, терпимости.

Собственные достижения на этом пути были скромны, особенно если говорить о его неприязни к разжигателям ненависти — торговцам гневом, правящим эхокамерами кабельных новостей и интернета, сеющим недовольство и раскол, продающим возмущение ради власти и прибыли. В глазах Гурни это была пена общества. И хуже всех — лицемеры, прячущиеся за знамёнами Бога и Родины.

Звонок телефона вырвал его из мрачных размышлений.

На экране — Морган.

— Гурни слушает.

— Где ты?

— Дома.

— Ты ведь проверил дом Селены Карсен, так?

— Так.

— Нашёл что-то стоящее?

— Ничего особенного — разве что ощущение: репутация Тейта и Карсен как «проклятых ведьм» и «убийц-зомби» может быть слегка раздутой.

— Это что ещё значит?

Голос Моргана вдруг стал громче и острее.

—