Смертельный код Голгофы - Филипп Ванденберг

— Не знаю. Возможно, что вас пытались шантажировать, что вам предложили сотрудничать с этими людьми.

— Но меня никто не шантажировал! Я даже не знаю, каким образом мог бы быть полезен этой мафии. «Евротрансплант» — система, открытая для каждого, кто имеет к этому отношение. В любой момент через Интернет можно узнать информацию о любой операции, любом доноре, любом больном. Кроме того, чтобы вырезать орган, нужна целая бригада специалистов, и еще одна бригада нужна, чтобы пришить его другому человеку.

— Я в курсе, профессор. Вы только забываете, что речь идет о больших деньгах, даже об очень больших деньгах. А если говорить о порядке тех сумм, на которые делается ставка, становится плохо даже людям знающим. А особенно если речь идет о выходцах из Польши или России. Польская граница находится всего в 200 километрах от Берлина, еще 300 километров — и вы в России. Там хирург-кардиолог может за одну операцию заработать больше, чем за пять лет постоянной работы в клинике. Тут все моральные сомнения испаряются быстрее, чем дешевая парфюмерия.

— Это все прекрасно. Но скажите, какую роль вы отводите мне?

В первый момент Гропиусу показалось, что Реннер колеблется с ответом. В конце концов он сказал:

— Разрешите, я отвечу встречным вопросом, профессор: вы можете поклясться, что все пациенты клиники, лежавшие в ней, покинули ее со всеми своими органами?

Гропиус понял, на что намекал Реннер, и гнев захлестнул его. Этот сопливый нахал, этот карьерист ищет успеха. Ему нужно блестяще проведенное дело. Может быть, он ненавидит всех врачей из-за какого-нибудь трагического переживания или когда-то сам хотел овладеть этой профессией. (Ведь всем известно, что врачей обычно или боготворят, или проклинают, золотой середины, как правило, не существует.)

Безусловно, Гропиус был разозлен. Но на кого ему обижаться в такой ситуации и с таким оппонентом? В результате он отпустил в адрес нагловатого прокурора пару фраз, которые не улучшили его и без того сомнительное положение, но хотя бы доставили ему удовольствие и немного возвысили его в своих глазах. Гропиус пробурчал, да, именно пробурчал в трубку:

— Реннер, вы идиот! И я не потерплю таких бессовестных подозрений и высказываний! — И бросил трубку с такой силой, что подумал, будто аппарат сейчас рассыплется на тысячу кусочков. — Прасков, — пробормотал он, качая головой.

* * *

Окаменевшим взглядом Фелиция Шлезингер смотрела на заголовок свежей газеты «Бильд». Сообщение о том, что ее муж, возможно, стал жертвой мафии, было для нее как пощечина. Весь день и следующую ночь она провела за тем, что пыталась собрать воедино все кусочки мозаики из жизни Шлезингера, которые могли хоть как-то быть связаны с его смертью. Но как при складывании пазла, в котором всегда не хватает последней детальки, она не слишком преуспела. Отсутствовало именно то связующее звено, которое могло бы пролить свет на эту историю.

Прежде всего, деньги, эти десять миллионов, настолько поразили ее, что лишили здравого смысла и способности рассуждать логически. Конечно, вполне могло быть так, что Арно стал жертвой какой-то криминальной организации, и безусловно, такое убийство похоже на дело рук мафии. Да, она вполне могла бы в это поверить, если бы случайно не наткнулась на этот тайный счет. Мафиози не платят человеку десять миллионов за какие-то услуги, чтобы потом убить получателя этого состояния, и уж конечно, не таким способом, связанным с большой опасностью разоблачения. Шлезингер не был тем человеком, который мог связаться с мафией. Вспомнить хотя бы то незначительное левое дельце с налогом, когда речь шла о тысяче евро. Оно не давало ему спокойно спать несколько дней. Нет, если бы она сама не зарабатывала, их образ жизни был бы намного более скромным.

В который раз Фелиция вынимала из конверта лист с выпиской и вслух вполголоса произносила напечатанную там сумму, как будто хотела ее одушевить: десять миллионов триста двадцать семь тысяч четыреста шестнадцать. Для исследователя старины эта сумма выглядела настолько далекой от реальности, что его смерть не могла не находиться в неразрывной связи с деньгами.

Фелиция подумала, что, может быть, лучше оставить все как оно есть. Наверное, ей следует позаботиться о достойных похоронах Арно и начать с этими миллионами новую жизнь, но жуткое, причинявшее лишь страдания любопытство звало ее на поиски приносящего смерть источника этих денег. Фелиция с самого начала была уверена, что ее ничто не остановит, даже если ей самой будет угрожать опасность.

В кабинете Арно, стены которого, за исключением окна с видом на озеро, целиком и полностью были заставлены полками с книгами, нашелся один, обрамленный со всех сторон фолиантами канцелярский шкаф, в котором хранился труд всей его жизни, разделенный на кипы мелко исписанных листов. Она бы никогда не отважилась вынуть оттуда хотя бы один лист или поинтересоваться содержанием того или иного документа. К работе Арно она относилась с благоговением. Она никогда не оставалась равнодушной к его исследованиям, напротив, Фелиция даже иногда втайне хотела чуть больше участвовать в его увлекательном труде.

Арно лишь изредка рассказывал о своих раскопках и о теориях, которые базировались на результатах этих исследований. В этих случаях Шлезингер начинал говорить таким тоном, как будто он иной, пришедший из другого мира, а она внимала его рассказам с горящими глазами, как ребенок, слушающий сказочника.

Фелиция улыбнулась, когда ей вспомнилась фраза, сказанная однажды Арно в самом начале их супружеской жизни. Археологи, заявил он с серьезным лицом, могут быть из вчерашнего и из завтрашнего дня, но никак не из сегодняшнего. Она долгое время не могла понять, что муж имел в виду, а когда наконец осознала сказанное им, стала легко мириться с его зачастую странным поведением.

Беспорядок, который, казалось, царил в этих горах бумаг, был лишь видимым, как тот хаос, что, на первый взгляд, царит в муравейнике. На самом деле педантизм Шлезингера порой доходил до гротеска, например, каждый предмет на его письменном столе периода грюндерства[7] должен был занимать свое, строго определенное место. Арно мог с закрытыми глазами пройти от стола к шкафу и вынуть оттуда нужный ему документ — способность, перед которой Фелиция преклонялась.

Разбираться с этими папками показалось Фелиции делом бессмысленным, тем более что отдельные ящики были подписаны тщательнейшим образом, а кипы бумаг обозначены наклейками. Они носили такие названия, которые могли быть понятны только человеку посвященному, например Гебель-Муса, Синай, Кумран, Богазкой. Фелиция действительно не могла себе представить, что десять миллионов оставили свой след где-то в этих папках. Главное — она