Под зонтом Аделаиды - Ромен Пуэртолас

Всего несколько слов, а Розе показалось, что ее огрели дубиной.

– Но иногда же приятно сделать это по-быстрому, разве нет, милая? – поспешил добавить Кристиан, потрепав ее по щеке. – Сегодня вечером мы все сделаем так, как ты захочешь, обещаю.

И Роза послушно кивнула, выдавив улыбку. Но вечером он сразу заснул и громко захрапел, не успев выполнить обещание.

Мало-помалу Роза привыкла к тому, во что превратилась ее сексуальная жизнь на долгие годы. Предварительные ласки были забыты; она ложилась на кровать рядом с ним, сняв панталоны, задрав платье, раздвинув ноги, покорная; он целовал ее пару раз, обдавая чесночным духом, и ей приходилось усилием воли сдерживать тошноту; затем он наваливался на нее всем весом, мертвым грузом, расстегивал ширинку на грязных рабочих штанах и входил в нее, не дожидаясь, когда она увлажнится и будет готова его принять, впрочем, Розе трудно было бы возбудиться, потому что муж больше не вызывал в ней и тени желания. В итоге ей было больно, но Кристиан принимал ее мычание за стоны наслаждения, возбуждался сам еще больше и через пару минут извергался в нее со звериным рычанием. После этого он одаривал ее улыбкой, трепал по щеке, смотрел голубыми глазами, в которых не было уже ничего из того, во что она когда-то влюбилась. Там больше не плескался океан, осталась только грязная пена отлива. «Что-то не так?» – спрашивал он. «Все так», – лгала она в ответ. «Нам ведь хорошо вместе, да?» И она не осмеливалась возразить. Не дожидаясь ответа, он вставал, заправлял член, еще надутый, разбухший, в ширинку, застегивал ее, надевал мерзкие, грязные сапоги и, заново пачкая вымытый пол на своем пути, уходил на работу до вечера.

Иногда, спохватившись, он возвращался в спальню, и у Розы вдруг загоралась надежда. Она представляла себе, что сейчас муж сядет на краешек кровати, заговорит с ней, поделится своими тревогами, посулит, что их жизнь изменится к лучшему, пообещает сходить куда-нибудь вдвоем на романтическую прогулку или на ужин – куда угодно, – спросит, о чем она мечтает, о чем думает, чем хочет с ним поделиться. Но он останавливался на пороге, бросал ей что-то вроде: «Сегодня вечером я бы хотел на ужин бараний окорок по-бретонски, обожаю это блюдо», – улыбался и уходил восвояси. Роза оставалась одна, лежала на кровати, уставившись в потолок, и слушала, как кашляет, словно тяжелобольной туберкулезник, двигатель трактора под окном. Трактор уезжал, и на нее наваливалась тишина – как тяжелый тюк из ваты, как подушка, прижатая к лицу, грозящая задушить. Тогда Роза вставала и шла в ванную, подмывалась, оседлав биде, машинальными движениями, ни о чем не думая, тупо наблюдая, как тонкая струйка спермы, смешанная с водой, исчезает в отверстии для слива.

Вечером Кристиан получал заказанный окорок, хотя Роза не была великим кулинаром, иона тратила по несколько часов на то, чтобы найти нужный рецепт в книгах, которые ей отдала мать. Порой Роза задавалась вопросом, действительно ли мужу приходит блажь отведать баранину по-бретонски, налима по-арморикански, говядину по-строгановски или же он выбирает эти блюда нарочно, чтобы задать ей хлопот и потешиться, зная, как она из кожи вон лезет, стараясь приготовить, а потом раскритиковать половчее результат этих стараний. Сам Кристиан никогда ничего не готовил, но не стеснялся высказывать свое мнение о стряпне молодой жены, и в основном критика его была злой и неконструктивной: «Фу, какая гадость, это совсем невкусно и даже на вид неаппетитно, милая. А я-то думал, все женщины умеют хорошо готовить…» Или: «Оно холодное!» – «Неудивительно, Кристиан. Я подала ужин на стол, а ты вдруг ушел в огород и полчаса возился с компостом на грядке с помидорами!» – «И что? Ты не могла подогреть?» Или: «Моя мать готовила это по-другому». Или: «Мясо пересолено! Ты хочешь меня убить?!» Роза молчала, прикусив язык, чтобы ему не ответить, с трудом сдерживалась, чтобы не запустить тарелкой ему в лицо. Если не нравится, пусть идет в ресторан или сам себе готовит, думала она. Кристиан каждый раз извинялся, но это ничего не меняло – злые слова уже были сказаны и сделали свое дело. Он вставал из-за стола, подходил сзади к ней, сидевшей на стуле, обнимал, склонившись, за талию, целовал в шею, а его загрубелые здоровенные ладони скользили вверх, к ее груди. Как будто после того, что он наговорил, она могла почувствовать хоть намек на желание. Роза высвобождалась из объятий, вставала и начинала убирать со стола. А Кристиан обиженно удалялся в спальню на время сиесты. Их разделяла непреодолимая пропасть.

Возможно, Кристиан и не был суеверным, но он привык крестить ножом хлеб, перед тем как разрезать, потому что так всегда делали в его семье. И не дай бог Розе было положить на стол багет в перевернутом виде – в Средние века хлеб таким образом откладывали для палача. Кристиан переворачивал багет как надо, устремлял на жену свирепый взгляд, но тотчас смягчал его улыбкой, словно в нем уживались два человека, добрый и злой, по очереди выражающие свои чувства.

Роза быстро поняла, что их брак для Кристиана не имеет особого значения. Все планы, которые он строил, касались только его персиковых, фиговых, сливовых деревьев, а деньги он зарабатывал, чтобы тратить их на покупку новых земель под сельскохозяйственные культуры или самых современных тракторов. Кристиан взял ее в спутницы жизни лишь для удовлетворения своих потребностей и материальных нужд: жена должна была готовить еду, стирать, убирать, заниматься с ним сексом и просто составлять компанию, избавляя от одиночества. Для компании так заводят домашнее животное, и в плане общения ему от Розы нужно было не больше, чем от собаки. А большего она и не могла ему дать.

Молодой человек работал днями напролет, допоздна, вечно ссылаясь то на посевную, то на сбор урожая. По вечерам он часто засыпал на диване. Разговаривать им было не о чем. Кристиан никогда не возил жену в город за покупками, они никогда не гуляли вместе, даже в садах вокруг дома, не ездили в отпуск.

«Фруктовые сады требуют заботы день и ночь! – отвечал он на упреки Розы. – Я работаю так много ради нашего блага. Работаю, чтобы мы с тобой были счастливы». И заключал ее в объятия, отчего Роза становилась снова беспомощной и безропотной, а он извинялся, называя себя простым фермером, грубияном, деревенщиной. В искусстве показного самоуничижения Кристиан достигал немыслимых высот, постепенно выставляя себя не палачом, а жертвой – признавал все свои ошибки, был донельзя