Под зонтом Аделаиды - Ромен Пуэртолас

Я закрыла дневник Розы с ощущением, что вернулась из долгого путешествия, и несколько секунд переживала этот странный переход между двумя мирами – ее, стылым, жестоким, безмерно печальным, и своим собственным. Я была потрясена, взволнована, охвачена трепетом; по спине бегал холодок. Отложив дневник на тумбочку, залезла под одеяло и погасила лампу. Комната погрузилась во тьму, а я прислушалась к созревшему во мне глубокому внутреннему убеждению. Оно состояло из двух пунктов.

Кристиан Озёр убил свою жену.

Мишель невиновен.

Мариза разделяла мои чувства.

Мы увиделись с ней на следующее утро. Я позвонила ей по номеру, который она мне дала, и договорилась о встрече в том самом кафе, где мы познакомились.

Заказав две чашки чая, мы сразу приступили к делу. Я поделилась с ней своим убеждением, и она сказала, что пришла к тому же выводу.

По сути, это было неудивительно. Предумышленное убийство – преступление более тяжкое, чем убийство в состоянии аффекта, ибо оно совершается осознанно, – стало логическим продолжением всех тех гнусностей, что Кристиан вытворял на протяжении своей жизни. У него был «мерзкий нрав самодура», сказала мне Мариза, и, хотя она никогда своими глазами не видела, чтобы брат кому-то причинял вред физически, он умел больно ударить словом и делал это с превеликой жестокостью. Дневник Розы доказывал, что в последние месяцы Кристиан перешел границы словесного насилия и превратился в сущего изверга. Или же в «зверя», как написала его бедная жена.

Я спросила Маризу почему из дневника вырваны несколько страниц. Она ответила, что не знает, поскольку получила дневник уже в таком виде.

– Очень жаль, потому что нам не хватает важного звена, благодаря которому мы могли бы понять, как произошла перемена, в какой момент раздался щелчок, после чего слов стало недостаточно и на смену им пришли кулаки. В общем, без этих страниц мы не можем установить день, когда он начал ее бить.

Мариза возразила мне, что и так все отлично понятно – жестокость не требует объяснений.

– Показав мне этот дневник, вы тем самым отдаете своего брата в руки правосудия. Я хочу сказать, вы в некотором смысле свидетельствуете против него, и отныне ваш брат становится главным подозреваемым – все действия следствия будут сосредоточены вокруг него. Поймите меня правильно, Мариза, вашего брата могут признать виновным в убийстве Розы, и он закончит свои дни за решеткой. Не исключено, что ему вынесут смертный приговор…

Мои слова, похоже, ничуть ее не шокировали.

– Чтобы вы поняли суть моих отношений с братом, могу сказать, что, будь у меня выбор, я бы предпочла иметь не брата, а сестру по имени Роза.

– Вы не ладите с Кристианом?

– Раньше мне не было до него никакого дела, а с тех пор, как прочитала дневник Розы, я ненавижу его всем сердцем. Мы никогда не были близки, но после смерти родителей вконец разругались. Он бился за наследство – за дом, за земли, за всё, – как озверевший старьевщик за последнюю тряпку. Противно было смотреть на это жлобство. А я, кстати, старшая дочь. Обычно лучше всего узнаешь людей, когда речь заходит о вопросах наследства.

– Что ж, вам, и только вам решать судьбу брата. Но имейте в виду: как только я расскажу о Кристиане судье Ажа, пути назад уже не будет.

– Я же сказала вам, у меня давно нет никакого брата. И мне невыносима мысль о том, что вместо него могут осудить невиновного.

– Стало быть, вы разрешаете мне приобщить дневник Розы к материалам следствия?

– Я на этом даже настаиваю. Разумеется, если дневник чем-то поможет. Я думала, полиция и слышать не хочет ничего, что идет вразрез с их версией о виновности Мишеля.

– Дневник Розы – прямое доказательство тому, что ее отношения с Кристианом не ладились. Часто бывает, что, если муж бьет жену, рано или поздно он ее убивает, и полиция с прокуратурой не могут закрыть глаза на подобные обстоятельства, Мариза. В конце концов, все, что им нужно, – это подсудимый, который заплатит за злодеяние, и не важно, кем он окажется, черным или белым.

– Что ж, верю вам на слово, – спокойно кивнула Мариза, глядя на меня глазами, преисполненными надежды.

Когда я вышла из кафе, меня одолело желание броситься бегом на почту, влететь туда, найти Мишеля и кинуться ему на шею. «О, Мишель, я знала! Знала!» – закричу я, и мне будет наплевать, кто о нас что подумает. А Мишель сначала удивится и замрет, не зная, как понимать мой демарш. «Теперь у меня есть доказательство, что ты невиновен, и я тебя люблю!» – добавлю я. Тогда он все поймет и засмеется – да-да, расхохочется громко, заразительно, по-мальчишески, – отбросит метлу или что там будет у него в руках, поднимет меня, обхватив за бедра, так, чтобы наши губы наконец соединились, чтобы мы дали волю желанию, которое вспыхнуло в нас обоих с первой встречи, с первого взгляда в камере изолятора и с тех пор не угасало ни на миг. Он махнет широкой ладонью начальнику на прощание, и мы выйдем с почты, обнимая друг друга за талию. Я буду скакать вприпрыжку, я почувствую себя счастливейшей женщиной в мире. Проходя мимо гастронома, мы завернем туда, купим корзинку, наполним ее всякими вкусностями и отправимся на пикник, подальше от большого города, вот так, недолго думая…

Рядом просигналил автомобильный клаксон, и я вернулась к действительности.

«Неподходящее время, чтобы попасть под машину», – подумала я и танцующей походкой продолжила путь к почте.

Мишеля я застала на улице: он сидел у входа в большое белое здание на выступе стены и курил, глядя в небо. Потом он опустил голову, увидел, как я перехожу проезжую часть, направляясь к нему, и заулыбался.

– У меня перерыв, – сказал мне Мишель.

– Как насчет бокала шампанского? – поинтересовалась я.

– В половине двенадцатого?! – воскликнул он, все еще улыбаясь.

– Ну, на этой планете всегда найдется местечко, где время для выпивки как раз подходящее.

Он расхохотался, бросил окурок в водосток и водрузил на голову кепи.

В баре, облокотившись на прилавок и глядя, как весело взмывают вверх пузырьки в наших бокалах, я сообщила Мишелю