Твоя последняя ложь - Мэри Кубика

Клара шумно выдыхает от моих давящих прикосновений. Это приятно, но все равно больновато.

– Разве это не веревочка такая? – спрашиваю я, нежно поглаживая ее по спине, представляя себе, как Клара тщательно обматывает завернутые в цветную бумагу праздничные подарки отрезками красной и зеленой рафферти.

– Веревочка – это рафия, – говорит она, и я смеюсь ей в ухо.

– Нужно ли мне еще что-то говорить? – вопрошаю я. – Рафия, Рафферти… Какая разница?

– Разница есть, – со знанием дела говорит она, отталкивая мои руки от своей спины. На данный момент с нее хватит этого моего массажа, но вечером Клара вновь вернется к этой теме, когда мы уложим Мейси в постель, а сама она, сонно раскинувшись на нашем матрасе, будет просить меня помассировать ей спину, направляя мои пальцы к самым болезненным местам. «Ниже!» – будет командовать она. Или «Левей!», когда мы вместе найдем то место, где головка маленького Рафферти пристроилась в глубинах ее таза. Клара больше не может лежать на спине, хотя единственное, чего ей хочется, – это полежать на спине. Но гинеколог сказал «нет» – это вредно для ребенка. Теперь мы спим, разделенные длинным диванным валиком, который занимает больше места, чем я сам, и я знаю, что это лишь вопрос времени, когда я вдруг обнаружу, что сплю на полу. Мейси в последнее время тоже с явным беспокойством поглядывает на растущий живот своей матери, зная, что скоро ей придется делить свой дом, свои игрушки, своих родителей с маленьким мальчиком.

– Почему бы тебе не присесть? – говорю я Кларе, поскольку вижу, что она устала и ей жарко. – Давай я домою посуду, – предлагаю, но Клара не садится. Она упрямая. Это одна из многих черт, которые я в ней люблю.

– Я уже почти закончила, – говорит она мне, продолжая оттирать эту сковородку.

Так что я принимаюсь собирать раздерганную на листы воскресную газету на обеденном столике, за которым тихонько сидит Мейси, листая комиксы – «приколы», как она их любит называть, потому что так говорит Клара. Потом она вдруг хихикает, и я интересуюсь, что она нашла там смешного, снимая у нее с подбородка остатки «Лаки Чармс»[10]. Мейси ничего не говорит, лишь тычет липким пальчиком в страницу, на которой изображен гигантский слон, растаптывающий в лепешку какого-то другого обитателя прерий. Не пойму, в чем тут прикол, но все равно смеюсь и ерошу ей волосы.

– Да, забавно, – говорю я, и тут перед глазами у Мейси оказывается картина последнего теракта, пока я укладываю газетные страницы друг на друга, готовясь затолкать их в мусорное ведро. Я вижу, как ее глаза перескакивают с комиксов на новости на первой полосе: море огня; обрушившееся здание; обломки, усыпающие то, что некогда было улицей; плачущие люди, обхватившие головы руками; агенты каких-то правоохранительных структур в бронежилетах и винтовками М16 в руках, расхаживающие среди развалин.

– Что это? – спрашивает Мейси, когда липкий пальчик на этот раз нацеливается на фото какого-то мужчины с пистолетом на улице в Сирии – красная кровь выглядит на снимке пыльно-коричневой, так что сразу и непонятно, что это кровь. А затем, не дожидаясь ответа, указывает пальцем на женщину, стоящую позади этого мужчины и залитую слезами.

– Ей грустно, – говорит она мне, и на ее бледном личике, которое теперь, в преддверии летней жары, гордо демонстрирует густую россыпь веснушек, появляется заинтересованное выражение. Мейси ничуть не встревожена. Она слишком мала, чтобы переживать из-за какой-то там плачущей женщины в газете. Но все равно обращает на это внимание, и я вижу вопрос на ее растерянном личике: «Взрослые ведь не плачут? Так почему же плачет эта женщина?»

И когда Мейси задает этот вопрос вслух: «Почему?» – мы все трое встречаемся взглядами. В глазах у Мейси любопытство, у Клары – замешательство. «Почему этой женщине грустно?» Мейси хочет это знать, но Клара предпочитает решительно закрыть данную тему. Для нее, когда дело касается Мейси, неведение – это благо.

– Тебе пора одеваться, Мейси, – строго говорит Клара, споласкивая сковородку и ставя ее в сушилку. Она делает несколько коротких, быстрых шагов по кухне, чтобы собрать мокрыми руками остатки газеты, и при этом ей приходится наклоняться к полу, чтобы подхватить разбросанные мною листы. Это моя обычная воскресная привычка, а также любимая мозоль Клары – просмотренные страницы я просто бросаю на пол. Наклоняясь, она придерживает рукой живот, как будто боится, что, если наклонится слишком низко, наш ребенок просто выпадет из нее.

– Я сейчас сам все подберу, – говорю я Кларе, когда она бросает все, что успела собрать, на фото покореженного здания, плачущей женщины и агентов в бронежилетах, надеясь стереть эти образы из памяти Мейси.

Но я вижу любопытные глаза своей дочери и понимаю, что она все еще ждет моего ответа. «Ей ведь грустно, – напоминают мне эти взывающие ко мне глаза. – Почему?» Я кладу ладонь на ручку Мейси, которая почти полностью исчезает под моей. Она ерзает на кухонном стуле. Четырехлетней ребенок практически неспособен усидеть на месте. Ее худенькие ножки непроизвольно болтаются под столом. Волосы у нее растрепаны, а пижама забрызгана пролитым молоком, которое чем дольше на ней остается, тем сильнее будет пахнуть чем-то прогорклым – тем запахом пролитого молока, который часто присущ детям.

– В этом мире много людей, – говорю я Мейси. – Есть плохие, есть хорошие. И, видать, какой-то плохой человек обидел эту женщину, вот она теперь и грустит. Но тебе не нужно тревожиться, что это когда-нибудь случится с тобой, – быстро говорю я, прежде чем Мейси успевает мысленно перенестись туда и представить себе разрушенные здания и винтовки М16 в нашем безопасном пригородном районе. – Пока мама и папа здесь, мы не позволим ничему подобному случиться с тобой.

И Мейси сияет и спрашивает, не можем ли мы пойти в парк. Грустная женщина напрочь забыта. Винтовки забыты. Единственное, о чем она сейчас думает, – это качели и горки, по которым можно лазать, и я киваю головой и говорю, что да. Сейчас мы с ней поедем в парк, оставив Клару отдыхать дома.

Я поворачиваюсь к Кларе, и она подмигивает мне – я молодец. Она одобряет то, как я выкрутился.

Помогаю Мейси выбраться из-за стола, и мы вместе находим ее туфельки. Перед уходом напоминаю ей заглянуть в туалет.

– Но, папочка, – хнычет она, – мне не нужно сейчас в туалет! – Хотя, конечно, все-таки идет. Как и любой другой четырехлетний ребенок, Мейси терпеть