Твоя последняя ложь - Мэри Кубика
– А где папа? – спрашивает она, пытаясь заглянуть мне за спину, чтобы посмотреть, не там ли прячется Ник.
У меня не хватает духу рассказать ей, что с ним случилось. Я представляю себе ее безмятежное невинное детство, прерванное всего двумя словами: «Папа умер». Она поглядывает в сторону открытой двери, ожидая появления Ника, похлопывает себя по маленькому животику и говорит, что жутко проголодалась. Так проголодалась, что съела бы целую свинью, говорит она. Лошадь, чуть не поправляю я ее, держа в голове стандартное выражение, но тут же понимаю, что это не имеет никакого значения. Теперь, когда Ник мертв, ничего больше не имеет значения. Глазенки у Мейси светятся надеждой, улыбка все столь же широкая.
Но это ненадолго.
По громкой связи объявляют «синий код»[5], и в коридоре сразу же разворачивается бурная деятельность. Мимо пробегают врачи и медсестры, прокатывают реанимационную тележку. Колеса ее грохочут по линолеумному полу, медицинские принадлежности в тележке дребезжат в своих металлических ящичках. Моя дочь вдруг вскрикивает от испуга, спрыгивает со стола и падает на колени, сжавшись в комок на полу.
– Он здесь! – скулит Мейси, и когда я тоже опускаюсь на колени и заключаю ее в объятия, то замечаю, что она вся дрожит. Наши с отцом взгляды встречаются.
– Он поехал за нами сюда! – кричит Мейси, но я говорю ей, что нет, папы здесь нет, и когда я прижимаю ее к себе и глажу ее растрепанные волосы, то не могу не задаться вопросом, как понимать эти ее слова и почему всего за несколько секунд надежда Мейси увидеть Ника вдруг сменилась таким испугом.
– В чем дело, Мейси? – спрашиваю я. – Что случилось?
Но она лишь мотает головой и крепко зажмуривает глаза. Как будто не хочет ничего мне говорить.
Ник
Раньше
Клара стоит перед кухонной раковиной в полосатой футболке с круглым вырезом, сильно растянутой спереди. Растянутой нашим с ней ребенком. Футболка из какой-то упругой тянущейся ткани вроде спандекса, поэтому плотно облегает выпирающий живот. Со спины нипочем не догадаешься, что Клара беременна. Темные джинсы плотно облегают ее фигурку, а широкий эластичный бандаж, который удерживает нашего малыша, надежно скрыт под удлиненной футболкой. Но вот сбоку – совсем другая история. Оттуда, где сейчас стою я, прямо рядом с ней, и, словно загипнотизированный, наблюдаю, как она елозит металлической мочалкой по поверхности сковородки, счищая остатки пригоревшей яичницы, ее живот, которым она наваливается на край раковины, кажется непомерно большим. Вдоль вертикальных полосок футболки на животе тянется красный след от соуса табаско – там, куда то и дело попадают брызги воды из раковины.
Скоро даже ее рубашки для беременных перестанут быть ей впору.
Мы уже начинаем подозревать, что в ее чреве скрывается будущий лайнбекер[6], или боксер-профессионал, или защитник хоккейной команды «Блэкхокс»[7]. В общем, что-то из этой оперы.
Клара откладывает мочалку и потирает поясницу, выгнувшуюся под весом нашего малыша, после чего опять начинает оттирать сковородку. Над раковиной поднимается горячий парок, отчего Клара обливается по'том. В последнее время ей всегда жарко. Икры и ступни у нее отекли, как у женщины средних лет, борющейся с пагубным воздействием земного притяжения, так что ей уже даже не влезть в свои старые туфли. Голубенькая полосатая футболка начинает желтеть от пота под мышками.
Но я все равно смотрю. Моя Клара восхитительна.
– Джексон, – говорю я, с трудом отводя взгляд от жены и собирая со стола посуду после завтрака: чашку Мейси с недоеденными хлопьями, свою пустую тарелку. Сметаю остатки в мусорное ведро, загружаю чашку и тарелку в посудомоечную машину, забрасываю туда ложку.
– Слишком модное имя, – отвечает Клара, не отрывая взгляда от сковородки и горячей воды, льющейся в раковину из нержавейки из крана, который я недавно заменил – пришлось поставить новый смеситель. В нашем доме в ремесленном стиле[8], построенном на рубеже веков, всегда есть к чему приложить руки. Клара хотела новый дом, а я хотел дом с характером, с индивидуальностью. С душой. Победа осталась за мной, хотя я частенько жалел об этом – когда мои вечера и выходные уходили на починку то того, то другого, то третьего.
– Куда бы мы с ним ни пошли, рядом окажутся еще как минимум два Джексона, – говорит Клара, и я соглашаюсь с этим, зная, что она права.
Делаю еще одну попытку.
– Брайан, – говорю я на этот раз, зная, что за последние годы не встречал ни одного Брайана моложе двадцати пяти. Мой Брайан будет единственным Брайаном, который все еще ребенок, в то время как все остальные – тридцатилетние лысеющие бизнесмены.
Клара качает головой.
– Больно уж по-простецки, – говорит она. – С таким же успехом можно назвать его Уильямом, Ричардом или Чарльзом.
– А чем плох Чарльз? – спрашиваю я, и Клара улыбается, глядя на меня своими травянисто-зелеными глазами. Чарльз – это мое второе имя, данное мне моим отцом, тоже Чарльзом. Но Клару оно тоже не устраивает.
– Больно уж по-простецки, – повторяет она, качая головой, так что протянувшиеся вдоль полосок футболки длинные пряди волос на спине колышутся из стороны в сторону.
– Как насчет Бёрча? – предлагает в свою очередь Клара, и я громко смеюсь, понимая, что это и есть корень спора – имена вроде Бёрча. Или Финбара. Или Сэдлера – имена, которые она предлагала вчера и позавчера.
– Ну уж нет! – говорю я, после чего подхожу к ней сзади и обнимаю ее, уткнувшись подбородком в ее худенькое плечо и обхватив руками ее выпирающий живот. – Мой сын никогда не будет Бёрчем! – решительно заявляю я, и младенец тут же пинает меня сквозь футболку: эдакое внутриутробное «дай пять», типа как соглашается.
– Ты мне еще потом спасибо скажешь, – говорю я ему, зная, что шестиклассники предрасположены цепляться к мальчишкам по имени Бёрч, Финбар или Сэдлер.
– Рафферти? – вопросительно произносит она, и я опять издаю стон, а кончики моих пальцев опускаются к пояснице Клары, где начинают нажимать на ноющие суставы и нервы. «Ишиалгия», – сказал ей ее акушер-гинеколог, имея в виду ослабление связок, вызывающее боль, смещение центра тяжести, увеличение массы тела. Нет никаких сомнений в том, что малыш Брайан появится на
