Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Говорил он с трудом, спотыкаясь на словах. Ему трудно было сосредоточиться на устной речи. Мысли у него напоминали вязкую резиновую массу. С каждым новым приступом боли они вновь и вновь откатывались к неизлечимому недугу, к страху перед операцией и к этому судорожному «Господи, за что?
Я не готов, мне еще рано!» «У нас вообще бывает мало гостей. Даже туристы заглядывают редко, редко!» Это прискорбно, будто бы в растерянности вздохнул Шелтон и опустился в проваленное кресло. Теперь он не нависал над священником со всей высоты своего завидного роста, а смотрел снизу вверх. — Вы не возражаете?
Мы с самого утра на ногах. — Ноги. Может ходить. А я никогда уже не встану. Опухоль давит на мозг. Они мне все врали. Точно врали. А сердце? — Да-да-да, анестезия. Многие умирают во время операции. Как страшно! Нет, присядьте.
А вы, юноша? — Куда? — хотел скептически поинтересоваться Марцель, потому что оба сидения были заняты. Но вместо этого обошел кресло Шилтона и встал за ним, облокачиваясь на спинку. — Да я постою, нет проблем. Спасибо. Так было поближе к Шелтону и к его успокоительно-безмятежному разуму. И без того уже казалось, что эта тугая боль, мерно выгрызающая череп изнутри, принадлежит не сморщенному, посеревшему от недуга человеку в кресле напротив, а ему, Марцелю.
И именно он должен лечь через две недели на стерильный операционный стол. А потом придет врач и вскроет череп, чтобы вырезать смертоносный, отравляющие тело на рост. — Почему, почему, почему я отказался от боли утоляющих? Один укол — и никаких страданий. Это гордость, гордыня, грех, грех, расплата за грех.
За что, о господи! Марцель сглотнул, тошнота подступала к горлу. — Скажите, отец Петр, а в Хаффельберге всегда так мало туристов? Никто не приезжал сюда в последний месяц. Герр Вальц говорит, что комнаты у него простаивают. — Может, приезжал, может, нет. Ничего не помню. Лица все одинаковые.
Кто это? Девушка или юноша смотрит на меня. Глаза сияют, и сияние белое кругом. Ангел ли пришел меня забрать? Скорей бы уже. Да, с каждым годом все меньше, у нас нет ничего, кроме монастыря, и даже наши молодые уезжают в большие города и не возвращаются, да, не возвращаются.
Шелтон обернулся к Мартелю, он только головой мотнул, уста. Поверхностные мысли у священника были целиком заняты болезнью. Стратег на секунду опустил ресницы, обдумывая дальнейшие действия, а потом решился. — Что ж, благодарю за беседу. Не смею вам больше докучать, — сказал он, поднялся с кресла и засунул правую руку в задний карман, нащупывая визитку.
— Вот, возьмите, пожалуйста. Мне бы очень хотелось поговорить с вами еще раз, если получится. С этими словами Шелтон вложил карточку в скрюченные пальцы священника и накрыл его ладонь своей. В ту же секунду руку Марцеля прострелила резкая боль, до самого локтя, и телепат даже не сразу сообразил, что она принадлежит Шелтону, а когда понял, сразу увидел загнанную под ноготь булавку, средний палец левой руки, самый исколотый из всех.
Отец Петр несколько секунд сидел без движения, а потом медленно-медленно откинулся в кресле. Мысленный фон его выровнялся, сгладился, подернулся дымкой. — Ты его усыпил? — догадался Марцель. Грызущая боль в голове исчезла. Во сне священник не думал о ней и переставал автоматически транслировать на окружающих.
— Да, — коротко ответил Шилтон и осторожно вытянул иголку из-под ногти и сунул палец в рот, чтобы остановить кровотечение. — Усыпление — твоя работа. Биокинетика тут справляется хуже телепатии. «Но я посчитал, что тебе не стоит распылять силы перед глубоким прослушиванием», — невнятно добавил он, посасывая ранку. Выглядел жест одновременно и смешно, и непристойно, и настолько неуместно в стенах монастыря, насколько это вообще возможно.
«А обязательно? Я про глубокое прослушивание». Марцель уже прекрасно понимал все сам, но хотелось потянуть время. «Работай, Шванг! Глубокое прослушивание, полное погружение в память и личность другого человека под гипнозом или во сне, когда сознание отключается. Это само по себе было не слишком приятно, всё равно, что по локоть залезть в чужие внутренности.
О том, на что будет похоже взаимодействие с разумом медленно и гадко умирающего человека, Марцель старался не думать. У Шилтона тоже работка не сахар, он стеснул зубы. Иголки вон под ногти пихать приходится. — Шванг, мне не нужен напарник, на которого я не могу положиться. Или ты начинаешь прослушивание, или следующую работу ищешь сам и выполняешь в одиночку.
На мгновение Марцеля прошила таким ужасом, что даже ноги ослабели, но только на мгновение, следом пришла полная сосредоточенность. — Да подумаешь, первый раз, что ли? Марцеля взгромоздился на подлокотник кресла отца Петера и опёрся на спинку, прижимая голову священника к своей груди. Минута или две ушли на то, чтобы войти в один ритм дыхания с объектом.
Жёсткий воротничок Сутаны мешал, и пришлось расстегнуть его, чтобы прижать ладоник голой кожи, влажной и прохладной на ощупь. Шёпот чужих мыслей становился громче и громче, Марцель чувствовал себя ребёнком, склонившимся над бурлящим котлом с тягучей смолой. Нырять туда не хотелось, но нужно было. Или следующую работу ты ищешь сам.
Марцель отпустил себя и упал. Черная смола оказалась горькой. — Отче, на мне грех, взял я непринадлежащее мне. — Дозволено ли человеку наказывать другого человека и зло искоренять, или суд — дело Всевышнего? — Соблазн, такой соблазн. Он меня мучает, ведьма должна сгореть!»
Марцеля выбросила из транса так резко, что все тело свели судороги. Позвоночник выгнула дугой, еще немного и переломится. Длилось это недолго, секунду или две, а потом мышцы стали как желе. Пять чувств медленно возвращались, одно за другим.
Сначала осезание, холод шершавых каменных плит стёртого пола, живое тепло под затылком, слух, собственное надрывное дыхание и сердцебиение, метрономом стучащие в висках, потом обоняние, прелый запах сырости, горькие лекарства, дорогой ненавязчивый парфюм, океан и песок, вкус, остаточная медовая сладость конфеты, холодок сигаретного ментола и ещё что-то солоновато-металлическое, и, наконец, зрение. Высокий каменный потолок, нестерпимо яркое пятно окна, картонно-четкий силуэт священника в кресле, будто вырезанный и наклеенный на реальность.
Шелтон сидел рядом с Марцелем. Левую руку он подсунул ему под голову, правую положил на лоб. «Физически ты абсолютно здоров». «Что? Серьезно?» — хмыкнул Марцель, закрывая глаза. Сразу полегчало. Дурнота и боль еще бродили по венам тяжелым эхом, но можно было сосредоточиться и отличать свои ощущения от чужих.
«Меня тошнит». «Удобство, кажется, там, в конце коридора». Шелтон невозмутимо помог телепату сесть. «Проводить?» «Морально тошнит». «А, понимаю». «Ни черта ты не понимаешь». Слух Марцеллета, конечно, не сказал, но подумал. Не в первый раз уже подумал, если быть честным хотя бы с самим собой.
Даже сейчас, когда телепатия ослабла почти до полной глухоты, как слабеет слух после рок-концертов, разум Шелтона все равно ощущался холодным, спокойным и бесконечно сложным. Простые человеческие эмоции вязли где-то на самой поверхности, в ровном и плотном потоке логических цепочек. Иногда у Марцеля появлялось чувство, что задеть стратега эмоционально так же сложно, как пробить с ноги футбольным мечом реку до самого дна.
Законы физики, то, что легче воды, сразу выталкивается. Именно поэтому Шелтон смог стать для телепата абсолютной точкой опоры. И именно поэтому он был не в состоянии осознать какой это кошмар, слить разум с сознанием медленно умирающего человека, принять его кошмары, пропустить их сквозь себя, забывая о том, что у него нет выхода, не у тебя.
Хуже, чем самому получить смертельный диагноз и только на операционном столе узнать, что он был ошибочным. Хуже потому, что кроме колоссального облегчения появляется еще мерзкое ощущение напоминания, для кого-то другого эти чувства были не понарошку. «Сводит с ума!» Что-нибудь полезное обнаружил? Спокойно поинтересовался Шелтон, когда Марцель наконец открыл глаза.
Точнее, лишь внешне спокойно. Руки, поддерживающие телепата, были напряжены. Ах, да, прикосновения, ага, только вот облом, лиц он правда не запоминает, вообще, последние месяца два как в тумане, а дальше нам и смотреть не нужно, да? Марцель на пробу пошевелил ногой. Мышцы уже слушались вполне нормально.
Затем попробовал встать, немного водило голову, но это скорее
