Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов

предполагаемого брака с французской принцессой уже нет особой необходимости. Все, что я узнал здесь относительно союза, задуманного Луи Филиппом, позволяет мне полагать, что подобное предложение было сделано, однако то, как оно было воспринято, отнюдь не поощрило посланника Франции к дальнейшим переговорам… — Посол несколько раз обмахнулся полями шляпы, как веером, и опять надел ее на голову. — Тем не менее я считаю своим долгом доставить молодому королю Оттону послание его отца и соблюсти при этом условие секретности. Первой моей мыслью было самому отправиться в Патрас, где, по сведениям, король должен был провести некоторое время. Однако поездка, предпринятая мною с тем, чтобы присоединиться к его величеству, могла бы породить в публике слухи и толкования, избежать коих мне показалось более благоразумным. Поэтому, полагаю, вам самому следует поехать вслед за королем.

— Я готов, ваше превосходительство.

— Патрас, или Патры, — это городок на побережье, туда можно добраться по морю или сухим путем, через северную часть Пелопоннеса. Так, пожалуй что, даже быстрее получится…

Когда беседа русского посланника с гостем из Мюнхена начала подходить к завершению, осеннее солнце уже готовилось покинуть небосвод над греческой столицей.

— Объясните мне все-таки, ваше превосходительство… — попросил собеседника Тютчев. — В течение трех веков Россия неизменно поддерживала с порабощенной Грецией самые искренние благожелательные отношения… Теперь Греция свободна — и вот она, эта нация, самая древняя и самая юная в Европе! Так отчего же она поворачивается теперь спиной к нам, единым с народом ее по вере и по истории — и обращается к западным государствам, вклад которых в дело освобождения страны от магометанского рабства несоизмеримо менее значителен? Почему вы, посол нашей великой державы, поставлены здесь по своему положению ниже послов английского и французского, хотя последние прибыли ко двору намного позже?

Катакази ответил на удивление откровенно:

— Видите ли, господин Тютчев… До недавнего времени руководство английской дипломатией находилось в руках лорда Каннинга, довольно смелого политического деятеля, который не чувствовал такого панического страха перед успехами революции, как некоторые из наших вельмож. Когда греческая нация обнаружила явные доказательства своей жизнеспособности, он сумел склонить лондонский кабинет к мысли, что конечная ее победа неизбежна. А раз новой Греции наверное предстоит победа, то нельзя допустить, чтобы она считала себя обязанной своим успехом державе, являющейся соперницей Англии. Оттого Англия всегда была готова в решительный момент взять в свои руки руководство движением греческих патриотов для того, чтобы, во-первых, отнять это руководство у России, а во-вторых, придать делу оборот, сообразный с британскими интересами, то есть воспрепятствовать окончательному разрушению Оттоманской империи. Лорд Каннинг прекрасно понимал необходимость считаться не только с английским общественным мнением, которое в Лондоне, как и повсюду, было решительно настроено в пользу греков, но и с английскими капиталами, вложенными в греческую революцию в виде очень значительных займов… Известно ли вам, например, — продолжил он, — что в самый разгар последней русско-турецкой войны англичанами за нашей спиной был даже организован сбор подписей под прошением к лондонскому двору, чтобы тот официально принял под свое покровительство греческий народ и дал ему короля?

— Какая наглость!

— Этому удалось тогда воспрепятствовать, однако два англичанина, генерал Черч и адмирал Кокрен были поставлены во главе сухопутной армии и морских сил… Кстати, не так давно ко мне поступили сведения, что именно этого генерала Черча король Греции теперь намеревается назначить своим послом в России…

— Поистине возмутительная ситуация, — кивнул Федор Тютчев, который уже прослышал о намечающемся назначении. — Мне кажется, нашему дипломатическому ведомству надлежит выказать всю возможную настойчивость с целью добиться от короля баварского, чтобы он употребил свое влияние на сына…

— Что именно вы имеете в виду? — уточнил Катакази.

— Я думаю, ваше превосходительство, необходимо, чтобы король направил сюда надежного человека, способного противостоять агентам Англии. Не приходится говорить о том, насколько такое лицо, надлежаще выбранное, могло бы оказаться полезным.

— У вас имеется такая кандидатура?

— Фридрих Тирш, — назвал Тютчев имя человека, много лет возглавлявшего русскую партию при баварском дворе.

— Любопытное предложение… Не знаю, правда, как к нему отнесутся в Петербурге.

Тень от ближней оливы накрыла собой всю террасу, и со стороны моря повеяло вдруг прохладным ветерком.

— К сожалению, господин Тютчев, пока бал при греческом короле правит регентство во главе с графом Арманспергом…

— Ох уж этот граф, ваше превосходительство! Волшебные сказки изображают иногда чудесную колыбель, вокруг которой собираются гении — покровители новорожденного. После того как они одарят избранного младенца самыми благодетельными своими чарами, неминуемо является и фея, навлекающая на колыбель ребенка какое-нибудь пагубное колдовство, имеющее свойством разрушать или портить те блестящие дары, коими только что осыпали его дружественные силы… — Федор Тютчев настолько увлекся, что даже позволил себе возвысить голос. — Вам не кажется, что такова приблизительно история греческой монархии? Нельзя не признать, что три великие державы, взлелеявшие ее под своим крылом, снабдили греков вполне приличным приданым. По какой же странной, роковой случайности выпало на долю Баварии сыграть при этом роль злой феи? И, право, она даже слишком хорошо исполнила эту роль, снабдив новорожденное королевство пагубным даром регентства во главе с графом Арманспергом! Сдается мне, надолго будет памятен грекам этот подарок «на зубок» от баварского короля — прошло меньше года, как регентство взялось за дело, и оно уже успело на целые годы испортить будущность Греции.

— Да вы поэт, господин Тютчев.

— Ну что вы, ваше превосходительство…

— Скажите, — сообразил вдруг Гавриил Антонович Катакази. — Скажите, а не ваши ли стихи, случаем, были недавно в журнале?

— В каком журнале? — смутился Тютчев.

— Не помню точно, надобно бы у жены спросить… да ну вот эти… — Посол наморщил лоб и с большим выражением процитировал:

Душа моя — Элизиум теней,

Теней безмолвных, светлых и прекрасных,

Ни помыслам годины буйной сей,

Ни радостям, ни горю не причастных…

— Мои стихи, совершенно верно, — опустил глаза Федор Тютчев.

— Неужто вправду ваши? Или вот еще, по памяти… — продолжил Катакази:

Люблю сей Божий гнев! Люблю сие, незримо

Во всем разлитое, таинственное Зло —

В цветах, в источнике прозрачном, как стекло,

И в радужных лучах, и в самом небе Рима!

Так, кажется?

— Да, ваше превосходительство, тоже мною написано — есть такой грех.

— И отчего же вы скромничали-то, голубчик? — упрекнул гостя Гавриил Антонович. — Не каждый раз в наши палестины поэты наведываются! Домашние, жена с дочерью, ни за что не простят, если упущу вас, не познакомив…

— Почту за честь, ваше превосходительство.

Они договорились встретиться