Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов

— Вполне возможно. Однако я рассчитываю также и на то, что посол моего государства, дотоле дружественного и союзного вашему правительству, не оставит убийство российского подданного без надлежащих последствий.

— Подойдите сюда. — Толстый капитан, кажется, пропустил его слова мимо ушей и подошел к окну, приглашая Тютчева следовать за собой: — Сюда, ближе! Смотрите…

Напротив окна, вдоль увитой плющом стены казарменного двора, уже стояли в ряд четверо осужденных с черными повязками на глазах. Лицом к ним, на расстоянии нескольких шагов, выстроилось отделение итальянских карабинеров, назначенных для исполнения приговора.

Молоденький офицер, находившийся, как и положено, рядом с шеренгой своих подчиненных, достал из ножен кавалерийскую саблю и поднял ее над головой. Слов команды Федор Иванович не расслышал, однако карабинеры вдруг разом вскинули ружья и прицелились.

Потом клинок сабли, сверкнувший на утреннем солнце, обрушился вниз — и мгновением позже оконное стекло казармы затрепетало от грохота залпа.

Его рассыпчатое эхо еще какое-то время металось по двору, среди седых клубов порохового дыма.

…Чуда не произошло: никто из приговоренных не уцелел. Дольше всех умирал отчего-то студент с революционными убеждениями — офицеру, распоряжавшемуся расстрельной командой, пришлось даже подойти поближе, чтобы лично прикончить его из пистолета, избавив от предсмертных мучений.

— Послушайте, синьор русский подданный… какого дьявола вас сюда принесло?

Федор Иванович не сразу понял, о чем его спрашивает толстый капитан. С большим трудом он заставил себя оторваться от окна, за которым тела расстрелянных уже грузили на подъехавшую телегу.

— Я приехал сюда для поправки здоровья, синьор капитан. Мне сказали, что здесь оборудованы морские купальни и теперь город Римини может считаться на побережье Италии едва ли не лучшим курортом…

Очевидно, толстяк никогда еще не слышал модного немецкого словечка, которым состоятельные европейцы с некоторых пор называли места, приспособленные людьми или природой для отдыха и лечебных процедур. Однако это ничуть не помешало ему догадаться, что Федор Иванович вовсе не расположен к откровенности.

— Ну да, конечно, конечно… — Капитан обернулся к своему помощнику: — Нет, Пьетро, судя по всему, придется все-таки повесить этого упрямца… Послушайте, русский синьор, не надо принимать меня за идиота! — Капитан выдвинул какой-то ящик, достал из него портфель и положил его на стол: — Узнаете? Его принесли из номера гостиницы, где вы проживали.

Отпираться было бы неразумно, и Тютчев кивнул:

— Да, это мои деловые бумаги. Видите ли, синьор капитан, находясь за границей, я имею привычку вести путевые заметки…

— Весьма правдоподобно, — отметил капитан карабинеров. — Тем более что проверить ваши слова я не имею возможности — к сожалению, по-русски в наших краях никто не понимает. Зато я достаточно грамотен, чтобы прочитать на родном языке вот это… и это… и это, синьор! Что скажете?

Говорить было нечего — офицер извлекал из портфеля один за другим листы с копиями секретной дипломатической переписки между сардинским двором, канцелярией Ватикана и американцами, снятые по поручению Тютчева одним из его доверенных лиц.

— Ну и что же вы замолчали, синьор русский подданный?

— Я не знаю, что это за бумаги и как они сюда попали.

— Очень глупый ответ, — укоризненно покачал головой капитан. — Впрочем, важно другое! Кто-то что-то всегда продает, кто-то что-то всегда покупает — все дело в цене… не так ли, синьор? Чтобы добыть такого рода документы вам, наверное, пришлось изрядно потратиться?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что у вас, как у всякого приличного шпиона, должны быть деньги.

— Увы, синьор! — развел руками Федор Иванович, все еще не понимая, куда клонит его собеседник. — Меня вчера на улице до нитки обобрали австрийские солдаты. А в номере…

— Да, там тоже оказалось не слишком много, — с видимым огорчением подтвердил из своего угла сержант-писарь по имени Пьетро.

— Значит, если деньги находятся не при вас, то наверняка они должны быть у какого-нибудь вашего шпионского начальства, — уверенно заявил капитан. — Послушайте, синьор, вот Пьетро, он мой близкий родственник и очень надежный человек. Он подтвердит… Мы только что, сегодня утром, без особого шума отпустили домой одного несчастного юношу, местного жителя, которого военный трибунал приговорил к расстрелу. Юноша этот вследствие молодости лет и отсутствия жизненного опыта связался с разным революционным сбродом — ну, не мне вам рассказывать, как это бывает… Благодаря счастливому стечению обстоятельств у него оказались весьма разумные и состоятельные родители, которые за ночь собрали определенную сумму, — и вот их сын уже дома, в кругу семьи.

Офицер замолчал, и они вместе с писарем принялись выжидающе рассматривать Тютчева.

— Чего вы, господа, от меня-то хотите? — не выдержал Федор Иванович.

— Может, он плохо понимает по-итальянски? — спросил капитан у своего помощника.

— Да вроде бы нет, хорошо понимает, — засомневался сержант.

— Тогда я попробую объяснить по-другому… — Капитан расстегнул еще одну пуговицу на мундире и почесал живот. — Вот представьте себе, у меня жена и трое маленьких дочерей. Пьетро тоже недавно женился, а жалованье выплачивают нерегулярно, да и что это за жалованье — мадонна миа! Разве на такое жалованье проживешь?

— Так вы желаете получить за меня выкуп? — наконец-то сообразил Федор Иванович. — Или, как это говорится… взятку?

— Ну, я бы не стал использовать такое грубое слово, — потупился офицер. — Скажем так: нам хотелось бы просто получить определенную компенсацию за те хлопоты и опасности, которым мы непременно подвергнем себя, не исполнив решение военно-полевого суда…

Глава вторая

МЮНХЕН

Не знаешь, что лестней для мудрости людской:

Иль вавилонский столп немецкого единства,

Или французского бесчинства

Республиканский хитрый строй.

Почти напротив дома номер семь по Людвигштрассе, где теперь проживало большое семейство Федора Ивановича Тютчева, находилась Королевская библиотека. Из окна квартиры, расположенной на третьем этаже, можно было сколько угодно разглядывать каменные фигуры античных писателей и ученых, которые, по прихоти архитектора, расположились вдоль широкого библиотечного фасада.

Одна из скульптур, безусловно, изображала великого слепца Гомера, а по поводу остальных Эрнестина все время хотела спросить у мужа, но как-то забывала — по правде говоря, у нее хватало других, более важных, домашних забот.

Тотчас по приезде в Мюнхен они взяли к себе детей Тютчева от первого брака. А потом забеременела и сама Эрнестина, так что молодая семья уже меньше чем через год начала испытывать некоторое стеснение даже в новой, просторной и довольно дорогой квартире.

Правда, прошлой осенью сразу две дочери Федора Ивановича, Дарья и Кити, поступили в баварский королевский пансион для благородных девиц