Человек с клеймом - Джоан Роулинг

Значит, единственный способ поговорить с тобой – это ответить на вопросы?

Да, автоматически ответила Робин. Затем, не желая оставаться наверху слишком долго, опасаясь, что Страйк спросит, все ли в порядке, она спустилась по деревянной лестнице.

– Извини, – сказал Страйк с набитым спагетти ртом, когда она вернулась на кухню. – Я умираю с голоду.

– Все в порядке, я же сказала не ждать, – сказала Робин с наигранной бодростью, подливая себе вино. – Кажется, я скоро поговорю с Уинном Джонсом. Он только что снова мне написал.

Страйк проглотил спагетти.

– Отлично. Кстати, это просто фантастика.

– Хорошо, – сказала Робин, садясь напротив него.

– Ну и как там Дирк?

– Что… о, мой племянник? Да, – сказала Робин, которая действительно позвонила матери по дороге в супермаркет в тот день. – С ним все хорошо. Они все еще надеются, что его паралич пройдет.

– В чем была проблема?

– Роды были сложными, – сказала Робин. Комок снова застрял у нее в горле. "Осталось немало последствий…" Она сделала еще один глоток вина. – Его нервы были повреждены, да и родился он недоношенным. – Эмбрион не смог преодолеть рубцовую ткань…

– Меньше пяти килограмм, значит?

– Намного меньше, – сказала Робин с трудом, вспоминая тряску на каталке и ледяное ощущение датчика УЗИ.

Страйк снова набил рот спагетти. Несмотря на пульсацию лица и боль в ноге, он понимал, что момент, когда он скажет ей, что любит ее, приближается. Сейчас требовалось просто легкое общение, с парой шуток и еще бокалом вина, чтобы снять напряжение. Он мог бы начать осторожно выяснять, как обстоят ее отношения с Мерфи, а потом…

– И как тебе кажется, ты бы хотела жить на Сарке? – спросил он.

– Не знаю, – сказала Робин, пытаясь прогнать мысли о сообщении Мерфи и с трудом проглатывая пасту из-за комка в горле. – Очень красиво.

– Я думал, мы увидим больше лошадей.

– Они, наверное, выезжают с тележками только летом, – сказала Робин. – Для туристов.

– Да. Я бы не возражал против собственного трактора, но…

Страйк вдруг, к своему великому ужасу, осознал, что Робин плачет, хотя и пытается это скрыть. Он поспешно сглотнул.

– Что я…?

–Это ничего… это не из‑за тебя, – сказала Робин пронзительным, чуть срывающимся голосом. Она поднялась, неловко подошла к рулону бумажных полотенец и оторвала несколько листков. – Не обращай внимания, просто не обращай, извини.

– Почему…?

– Это н-ничего, – снова сказала Робин, прислонившись к стене, но она не могла перестать плакать.

– Не надо мне этого, что…?

– Я… потеряла ребенка.

– Что? – в ужасе спросил Страйк.

Не в силах больше сдерживаться, не в силах притворяться, не в силах справиться в одиночку с бременем собственного замешательства и вины, Робин вернулась к столу, села и сквозь рыдания рассказала короткую и жестокую историю своей случайной беременности.

– Вот черт, – сказал Страйк. – Мне… жаль.

Он не знал, что еще сказать. Он не понимал, что это значит для Робин или для их отношений, не знал, оплакивает ли она потерю ребенка, хотела ли она его. Он беспомощно наблюдал, как Робин безуспешно пытается вернуть себе контроль.

– Не знаю, почему я так… о Боже…

Не в силах остановить слезы, она уронила голову на стол точно так же, как днем это сделал Дэнни де Леон, спрятав лицо в согнутых руках; волосы свесились прямо в тарелку со спагетти. Ее верность Мерфи смешалась с болью и растерянностью после его сообщения, и в ней боролось отчаянное желание выговориться – сказать то, чего она не осмеливалась сказать никому.

Страйк не мог придумать ничего другого, кроме как перегнуться через стол и положить большую руку ей на плечо, пока она плакала. Он редко чувствовал себя таким беспомощным – и таким испуганным, что может сказать что‑то не то.

– Ты… хотела его?

– Нет, – сказала Робин, ее голос был где-то между писком и стоном. – Это был несчастный случай. Я даже не знала, пока все не закончилось… о Боже, прости меня…

– Хватит извиняться, – сказал Страйк. Понятия не имея ни о чем, что может быть связано с внематочной беременностью, он спросил: – Что… сколько ты провела в больнице?

– Всего пару ночей, – сказала Робин, поднимая мокрое лицо, все еще пытаясь взять себя в руки. – Ничего серьезного… Просто это случилось из-за того… из‑за насильника… когда мне было девятнадцать… он заразил меня инфекцией, и поэтому я не могу… Я не знаю, зачем я это говорю! – немного истерично сказала она, и новые неукротимые слезы потекли, она лихорадочно вытирала лицо.

– А Мерфи… Райан…?

– Он замечательный, но он очень хочет детей. – Робин высморкалась в бумажное полотенце, а затем глубоко вздохнула. – Я не могу его винить, он говорит, что хочет меня, независимо от того, смогу я их иметь или нет, и он был очень добр с тех пор, как это случилось…

– Хорошо, – выдавил из себя Страйк, хотя это, возможно, было самое неискреннее слово, которое когда-либо слетало с его губ. – Конечно, – добавил он, – он не глупый. Он знает, что больше никогда не найдет никого вроде тебя.

– Спасибо, – пробормотала Робин, вытирая глаза левой рукой, но правая нашла руку Страйка и сжала ее.

– И судя по всему, – сказал Страйк, – ты все еще могла бы… если бы захотела…

– Но я не знаю, хочу ли я детей, – сказала Робин, и ее облегчение от того, что она сказала это кому-то, кроме Мерфи, было словно снятие жгута. – Если бы у меня появился ребенок, я больше не смогла бы этим заниматься. Я уверена, есть женщины, которые способны совмещать и то и другое, но, думаю, я не из их числа. Дело не в том, что я не люблю детей – я прекрасно понимаю, почему люди хотят их, почему им это приносит радость, я все это понимаю – насколько вообще можно понять, если сам не проходил через это, – но я так люблю свою работу. Все было бы по-другому, если бы у меня были дети: я больше беспокоилась бы о рисках, чувствовала бы вину