Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский
Многие из тех, кого в цирке зовут ковёрными, исполняли эту сценку, но не имели в ней такого успеха, как мой друг. Он был одновременно смешон, по-мальчишески ловок и обаятельно-лукав.
И здесь, в малопригодном для циркового представления спортивном зале, он покорил всех. Клоуну шумно хлопали и с нетерпением ждали его нового выхода.
Сидевший впереди человек резко повернулся ко мне. Но не самовольное моё вторжение сюда было тому причиной. Кивнув головой в глубину зала, он сказал:
— Там президент. Смеётся...
В сумерках рядов напротив я разглядел ложу с флагами, ниспадавшими с барьера. Красным, с серпом и молотом, и трёхцветным — страны, где гастролировал цирк. Снежно белели манишки мужчин. Отблеском прожекторов сверкали драгоценные камни на шее супруги президента. Сидящие в ложе смеялись. Смеялся и глава республики, хорошо знакомый мне по снимкам, часто появлявшимся здесь в столичных газетах.
— Исключительно! — проговорил человек в высоком воротничке и снова повернулся к манежу.
Мой друг был удивлён и счастлив свиданием. Он был в заметно приподнятом настроении. Торопливо снял мешковатый пиджак и скинул свои смешные разлапистые туфли. В тельняшке с широченными полосами уселся к зеркалу, чтобы снимать грим.
Сорвав с головы жёлтый парик и отняв от лица клоунский нос, повернулся ко мне, наполовину ещё цирковой, а наполовину уже привычный — обыкновенный, и сказал:
— Понимаете, представили президенту. Пожал мне руку. Сказал, что давно так не смеялся. Господа, что с ним были, хлопают... Не знал, что и делать. Кланяться глупо. Благодарить с такой рожей?.. Ну их.
Но он был рад, хотя и пытался этого не показывать, закрывая лицо ладонью, которой размазывал вазелин.
Он предложил мне пройтись пешком, и вскоре, покинув затухшую громаду спортивного зала, мы уже неторопливо шагали вместе к центру столицы.
— Очень мало удаётся видеть, хотя я здесь в третий раз. Работаем по два представления в день. Почти ежедневно.
Ночная жизнь города, вступив в свои права, оставила мало прохожих. Но будь их множество, они не могли бы нам помешать. Несмотря на популярность моего друга, вряд ли бы кто распознал знаменитого клоуна в невысоком коренастом человеке с лицом мастерового, в плоской кожаной кепке, из-под которой неровными клочьями выглядывали начинавшие серебриться волосы. Особенность его актёрской профессии помогала оставаться неузнаваемым там, где знаменитостям кино или спорта приходится расплачиваться за свою и без того недёшево доставшуюся славу.
Ещё немного, и мы оказались в одном из переулков у центрального столичного рынка. Здесь не спали. К мясным лавкам с настежь открытыми двустворчатыми дверями, басовито урча, подходили грузовики-рефрижераторы. Лязгали запоры, и свет падал на розовеющие в вагонных просторах машин подвешенные за ноги громадные туши. Могучие краснолицые грузчики в белых халатах снимали их с крюков и, лишь чуть пригнувшись, тащили на спине в помещения лавок, где многопудовые туши снова вздевали на крюки.
— Отлично работают. Смотрите, какой точный ритм. Поднял, подхватил, понёс... Всё рассчитано. Не мешают друг другу.
Не узнанный никем клоун замер, любуясь работой дюжих грузчиков. Я не мешал ему. Может быть, в этой картине ночного труда он увидел что-либо привлекательное для своего искусства.
— Зайдёмте сюда. Ненадолго, — показал он в сторону дома напротив. — Я был тут в прошлый приезд. Интересно.
Мы перешли улицу и оказались в ночном бистро — кабачке, какие в этом городе встречались на каждом шагу.
Небольшое помещение освещали подвешенные к потолку лампы, напоминающие старинные керосиновые. У стен с деревянными панелями теснилось несколько столиков. Напротив высилась стойка, сплошь облепленная листками реклам. За ней, перед полками, уставленными бутылками, как книгами, перетирал стаканы тучный усач без пиджака, в красных подтяжках.
Все столики были свободны. Мы выбрали дальний и уселись друг против друга. Отсюда было хорошо видно всё, что делалось в бистро. В конце стойки, возле витрины, собралось трое грузчиков, видно уже закончивших работу. Различного роста, одинаково крутогрудые, с шеями борцов, одетые в белое, они походили на группу, высеченную из мраморной глыбы и слегка расцвеченную. Медно-красные лица, со спущенными на глаза каскетками, не отличала живость. В пальцах мясистых рук грузчики держали стаканчики с каким-то тёмным напитком. Они переговаривались негромко и коротко. До нас долетали лишь отдельные слова.
Усатый хозяин принёс на подносе кофе и два приземистых пузатых бокала.
— Прошу, — проговорил он, с удивительным проворством для своей массивной фигуры расставив всё это перед нами, и, поклонившись, отошёл.
— Артист, — оценив ловкость толстяка, отметил мой друг.
Я коснулся чашки и сразу же оторвал от неё пальцы. Заметив это, клоун улыбнулся.
— Осторожно! Кофе здесь подают огненный. Тут мастера — артисты своего дела. Посмотрите на этих тяжеловесов. — Глазами он показал в сторону грузчиков. — Каждый из них по-своему артист.
— У вас все артисты, — рассмеялся я. — Это, видимо, оттого, что вы сами превосходный мастер.
Он немного подумал и ответил:
— Артист лишь тогда мастер, когда в нём не видишь артиста. Тогда он настоящий.
Я понял: он не прочь поговорить, что, вообще, с ним случалось не часто. Надеясь воспользоваться удачной минутой, я всё же спросил:
— Вы, наверно, устали? Завтра опять работать.
— Завтра одно представление. — Он поднял указательный палец. — Суббота. Здесь свои законы.
Решившись, я ринулся в атаку.
— Давно хотел вас спросить, если не надоело: как вы стали клоуном? С чего вообще это началось? Вы ведь не из цирковой семьи.
Он быстро взглянул на меня и наклонил голову. Пожалев о своей беззастенчивости, я решил, что вечер погублен. Но мой знакомый вздохнул, подвинул свой бокал к моему, слегка чокнулся и сказал:
— Нет, отчего же... Если вы хотите. Давно это началось. Я заболел цирком с мальчишеских лет. Виновата во всём оплошность нашего деда. — Видно,
