Родной дом - Нина Александровна Емельянова

в книгу. Но если продавец взял что-нибудь оттуда без записи, то, значит, на складе товара не достанет. И эта нехватка товара ложится на экспедитора, на моего отца. То, что Крот брал, он мог даже и домой к себе не относить, а в магазине оставить, потом продать и выручку от этих краденых товаров взять себе. Видишь, как это делалось! Только к концу зимы отец стал убеждаться, что дело нечисто, никто, кроме продавца, не мог взять товар, но «пока, говорит, я его за руку не схватил, вором его объявить не мог». Думал, что сам просчитался, получая товар с базы… в нетрезвом виде. И зачем только он выпивает? Плохо это… Сколько раз я видел, когда отец возвращается из района, Крот его к себе зовет, приглашает: «Заходи, погрейся», — и подносит стаканчик. Получается, Крот как будто заботится о нем по дружбе, и о таком человеке сказать людям, что он вор, конечно, трудно. Я думаю… у отца просто смелости не хватало в этом.

— Да, — сказал Витька, — взрослые, а обманывают. …

Друзья долго сидели молча.

— Отец в районе был у прокурора. Прокурор сказал: правильно отец сделал, что привез им заявление о действиях заведующего лавкой, хотя ему и надо было сделать это раньше. А тут из ревизии уже узнали, что заведующий магазином и есть главный виновник. Недаром его вчера уже в район увезли.

ЗДРАВСТВУЙ, ОБЬ!

Подули снова ветра, но уже не с севера, а с востока. Они приносили пленные светло серые облака с круглыми очертаниями. Облака ходили, как корабли, по небу, словно занесенному туманом. Между ними то просвечивало голубое, то облака собирались в плотную темную тучу, в ней проскакивали молнии и глухо гремел отдаленный гром.

Дожди из этих туч бывали сильные, шумливые, но короткие.

По воде от сильных ветров шла рябь, и река казалась озябшей. Листья тальников под ветром вывертывались наизнанку, тонкие стволы деревьев сгибались, и Витька думал — вот-вот ветер сорвет и унесет всю шапку листьев целиком.

В густых этих тальниках все время слышался шелковый, спутанный шелест летней мягкой листвы совсем еще не тот звенящий шелест, которым деревья говорят об осени, об осени, об осени…

Нет, до осени было далеко, но почему вдруг так посреди лета Витька почувствовал в природе напоминание о том, что не всегда будет стоять жаркое солнечное лето?

А все потому, что дядя Алексей уехал!

Перед отъездом он все-таки взял с собой на Светлую Витьку с Федей, Антона, двух Митюшек и Мишу с Володькой. Они поднялись на лодке далеко вверх по реке, мимо Бархатовой, Минина, Сунгута, до настоящей, нетронутой тайги.

На высоком берегу Светлой в ту ночь, перед тем как повернуть обратно, ребята долго сидели у костра с дядей Алексеем. Огонь горел ярко, освещая лица и ближайшие ветви деревьев; стоило немного отойти от костра — и человека уже было трудно рассмотреть.

Переговорив обо всем интересном, что видели за день, Витька и Антошка наконец примолкли. Хорошо было сидеть так спокойно в темной густой тайге, чувствуя крепкую опору друг в друге..

— Хорошая вышла поездка! — сказал Антошка. — Я знал, что делают в тайге разные ученые люди — уголь ищут или болота осушают, — а вот так ездить по рекам мне больше всего нравится.

— И мне, — сказал Виктор.

Когда дядя Алексей скомандовал всем ложиться спать, Витька долго не мог заснуть. Выглядывая из-под плащ-палатки, которой они накрылись с Антошкой, слушая легкое посапывание спящих товарищей, он смотрел на широкую спину и темный силуэт дяди Алексея, сидящего в растворе палатки и освещенного догорающим пламенем костра. Потом он заснул.

Витька увидел во сне, что он дома, спит у себя на кровати, а мать стряпает у печки. Кто-то — собака или кот — подкрался незаметно, утащил что-то с лавки и ест, причмокивает.

Виктор проснулся и сел: все так же была видна в просвете палатки широкая спина дяди Алексея; костер давно уже погас, и весь лагерь освещался высоко стоявшей в небе луной. Услышав движение в палатке, дядя Алексей не обернулся и лишь сделал предостерегающий жест рукой.

Виктор, приподнявшись, выглянул из палатки: в отдалении, под большой елью на краю полянки, он увидел большого черного медведя. Медведь смешно сидел, немного отвалившись: он обхватил лапой котелок с остатками еды и другой лапой загребал из него кашу и почти человеческим движением подносил лапу ко рту. Обсосав лапу, он снова запускал ее в котелок, наклонив толстую башку, и снова обсасывал. Так он ел долго, когда до него донесся шорох в палатке или, может быть, дыхание человека.

Он повернул голову; посмотрел в сторону палатки, потом бросил котелок, плюхнулся на все четыре лапы и бесшумно исчез в лесу.

— Вот и угостили лесного хозяина! — засмеялся дядя Алексей.

— А как же вы сидели так, не боялись? — спросил проснувшийся Антон. — Это же смелость нужна.

— Как тебе сказать… Думаю, что нет.

— Дядя Алексей сколько воевал — он, конечно, смелый, — сказал Виктор.

— Нет, это не то! Когда вы, ребята, заснули, я сидел перед этой чудесной тайгой и думал, что вот мы, взрослые люди, научились неплохо управлять природой, ее стихийными силами, преобразуем ее. Но для этого человеку надо многое знать в ней, любить и понимать, чтобы своим творческим делом не нанести ущерба творчеству природы. Это нелегкая задача, ребята… Нам надо беречь свои леса, реки, птиц, зверей; нам, советским людям, особенно надо об этом помнить… И вот я внезапно, почти не услышав, увидел перед собой медведя. И то, что он так свободно расположился около нас, чем-то меня обрадовало, как будто доверием к человеку из самой глубины природы. Я просто и не успел испугаться… Замечательная вещь, друзья мои, наша природа! Каждая встреча наша с ней — весной ли, летом, осенью ли, зимой — радостное событие и для такого взрослого человека, как я, а для вас — и того больше. Может быть, вы иной раз и удивлялись, что я постоянно хожу повсюду, что мне все нравится у вас: и ваши кедровники, и поля, и река. Вы даже спрашивали меня, какие места лучше ваших я видал. Но что может быть лучше такой реки, как ваша Светлая, ваши кедровники, эта вот тайга! В них любишь всю свою страну. А ваши поля! В них совсем особенная, берущая за самое сердце красота человеческого труда. И в этом