Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

_____

Приехала из Москвы Наташа Мануйлова. Был у нее в министерстве. Она настроена печально и тревожно: «Кто знает, быть может, нам придется пережить захват власти чернью?» По ее рассказам, Александр Аполлонович[31] совершенно отчаялся в возможности что-либо сделать и как-то пассивно отдается течению вещей: он почти бессилен предпринять что-либо в своем ведомстве, его окончательно допекли разные Чарнолусские, под давлением коих сделана идиотская замена орфографии{117}. Александр Аполлонович считает самым правильным уход в отставку, но Исполнительный комитет против разрыва коалиции, несмотря на явную ее бесполезность.

_____

С.С.Прокофьев{118} выступил с открытым письмом в газетах, в котором протестует против новой орфографии. Кто-то из ученых мужей иронически заметил: «Что-то до сих пор не протестовал ни один филолог, — а вот музыкант, личность некомпетентная, недоволен». Ответ Прокофьева блестящий: «Филологи не протестуют, потому что у них нет уха! Они не слышат, что "Ѣ" звучит по-другому, чем "е". А я, как музыкант, это слышу». /.../

По причинам органическим

Мы совсем не снабжены

Здравым смыслом юридическим —

Сим исчадьем Сатаны.

Широка натура русская,

Нашей прессы идеал,

Не влезает в формы узкие

Юридических начал.

Сегодня — блестящее доказательство справедливости этих язвительных алмазовских стихов. Некая почтенная дама принесла нам листки и бюллетени для выборов в районные думы. Всем, кроме, конечно, Лаурины{119}. И вот, увидев, что Лаурина осталась без бюллетеня, дама очень заволновалась и решила куда-то бежать, чтобы раздобыть бумаги, позволяющие Лауре «выполнить гражданский долг». Мы успокаивали даму, говоря, что никаких тут недоразумений нет: Лаурина, как итальянская подданная, конечно, не имеет избирательских прав. Но дама упорно твердила: «Здесь какая-то ошибка! Ведь право-то теперь — всеобщее». Что же касается Лауры, последняя никак не могла взять в толк, чего от нее хотят. Я объяснил ей, что это — выборы в municipio, к которым в России допускаются и женщины. Но увы! оказалось: Лаурина в первый раз в жизни слышит о том, что в municipio избирают кого-то. И это после 50 лет народоправства и парламентского строя! Наши девушки тоже мало поняли насчет выборов, категорически заявив, что голосовать не пойдут! «Пусть уж товарищи такими делами занимаются». /.../

_____

Два дня провел с Ваней Веревкиным, возвращавшимся из Финляндии в Москву: очень приятные дни. Ваня настроен оптимистичнее меня, надеется на Керенского, что тот в конце концов разгонит Совдепы. Думает также, что ему удастся подвигнуть армию на наступление, а тогда, в случае победы, которая неизбежна, ибо положение сейчас такое, что окажи наша армия усилие — и немцы лопнут, — фью! как полетят социалистишки! Что касается «Декларации прав солдата» и комитетов, то Ваня полагает: сейчас без этого, к сожалению, нельзя, хотя, конечно, это — неслыханное нарушение самого понятия Армии. Но придет победа — и это отойдет естественным порядком. (Между прочим, когда мы ехали с Ваней на вокзал, на Литейном какой-то солдат отдал ему честь; по этому поводу Ваня сказал: «Вот вопрос, меня нисколько не волнующий, быть может, потому, что мне самому гораздо больше приходилось отдавать честь, чем принимать ее»). На вокзале к нам присоединился Шура Мануйлов, которого я не видел с 1914 года. Он сообщил новость об уходе Коновалова{120} из кабинета, прибавив, что в министерских сферах, к коим Шура, конечно, приближен, сим ни капли не огорчены. Коновалов всех разочаровал: сначала левил, голосовал почти всегда с социалистами, а потом вдруг перепугался, растерялся, ринулся вправо. Сам Шура настроен сердито: «Кто как, а я — диктатурист!» Когда поезд отходил, Ваня не мог не сошкольничать: высунувшись из окна, завопил ко мне:

— Вова, Вова, иди через Циммервальд к Третьему Интернационалу!

_____

Разложение невоюющего воинства вызвало новое явление: ударников — образуются отряды добровольцев, которые среди всеобщего отупения, братания и подлости хотят продолжать борьбу с немцами. Это, конечно, высокий героизм, но не думаю, чтобы очень полезный: добровольческими отрядами нельзя сражаться с могущественной армией — только зря погибнут лучшие силы, самые честные, энергичные люди, которые очень могли бы пригодиться внутри страны. Демократия весьма поощряет это движение, полагаю, не без задней мысли: хочется отвлечь внимание настоящих патриотов на внешний фронт от внутреннего безобразия... Единственное, что в этом движении полезно — это образование женского батальона. Не потому, чтобы сия армада могла принести какую-либо пользу на фронте, но как демонстрация, живой укор: вот, до чего дошла Россия, если бабам приходится браться за оружие! Впрочем, боюсь, что распутство нашей нации достигло уже таких пределов, когда никакие укоры не смутят ее бесстыжих глаз. Но пока с ударницами возятся. Ольга Львовна Керенская{121} носится с Бочкаревой{122}. Последняя, между прочим, выступала и в папином Союзе: видом она — настоящий фельдфебель, говорит басом, ко своим воительницам обращается на «ты», вне всяких «деклараций». Светланов как меньшевик счел своим долгом подребезжать и в перерыве осведомился у нее, правда ли, что она таскает своих солдаток за косы? «Нет, не таскаю, — отрезала Бочкарева, — потому что они стриженые». Думаю, эта причина — единственная, и отнюдь не уверен, что в этом женском батальоне отсутствуют мордасы. Вид такой у Бочкаревой — мордасистый. Однако увлечение женскими батальонами огромное: из Москвы я получил 5 писем с вопросом: поступать или нет? Ответил: «Не поступайте, все равно ни Суворова, ни Юлия Цезаря из вас не получится». /.../

18 июня 1917 года

Отвратительный день: Messieurs de Soviet опять устроили променад, по несколько странной причине: открыт большевицкий заговор — произвести переворот и наградить нас великим счастьем в лице правительства Ленина—Зиновьева. Messieurs очень перепугались такой веселой перспективы, ринулись к казармам и заводам, забарабанили в 350 языков и уговорили «массы» не восставать. Чтобы массы не плакали и не скучали, решили сегодня пошляться по улицам с целью выявления единения пролетариата (хотя странное единение, если вчера чуть не подрались!). Я, конечно, на это игрище не пошел, только прогулялся по Каменноостровскому, видел, как какая-то сволочь тащила красную тряпку с надписью «Долой войну!» и еще какого-то черномазого жида на балконе дома Кшесинской (справедливость требует отметить, что жиду здорово свистели и кричали: «Немецкие деньги!»). Впечатление ужасное: что может быть гаже улицы, полной разнузданною, наглою, вонючею чернью! Под впечатлением дня написал стихи для «Бича»:

Ветер с моря