Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

В клочья рвет зеленый первый лист, —

Будоражит городскую нежить...

Вихри, гул, смятенье, шорох, свист...

Вот ползут, ползут змеею гибкой

Сонмы нечисти, отравленной и злой,

И взлетает к небу — злостью липкой

Крик надорванный: «Долой! долой! долой!»

И, как будто дьявольское пламя,

Проструив по ветру красный шелк,

Там и тут о древко бьется знамя,

Смут грядущих осеняя полк.

Ни устоя нету, ни преграды

Для разнузданных, для немощных когорт.

Нынче пир: на стогнах Петрограда

Правит бал болотный старый черт!

Рота черная сменяет с воплем роту,

Рота черная за ротою спешит, —

Сбросить хочет в древлее болото,

Волей Гения наложенный гранит.

Старый дьявол нынче торжествует,

Старый дьявол нынче тем и рад,

Над толпою пляшет и ликует,

Цепкой лапою схватил он Петроград.

И зовет на битву злое племя, —

Всех обиженных тяготами времен,

И в толпу бросает мщенья семя, —

Страстный вопль алеющих знамен.

Без конца ползет людская лава,

Но забыл Нечистый об одном:

Что на площади там Всадник величавый,

Весь исполненный и гневом, и стыдом.

Будет час. Воспрянет, вечно молод,

Грянет молнией рассчитанный удар, —

И спасет Он созданный Им Город

От злодейства дьяволовых чар.

Папа стихотворение одобрил, хотя и нашел в нем монархический привкус. К сожалению, не согласился на самую, по-моему, яркую и удачную строфу: «И как будто дьявольское пламя», сказав, что: «Не надо трогать красного знамени». Зато Д’Актиль и Мирский пришли в восторг именно от этой строфы.

19 июня

Неужели же счастье? Неужели же победа? Сегодня утром Володька, явившись из города, сообщил, что на Невском стоит огромная толпа народа, кричит «ура!» — будто бы разбиты немцы. Я немедленно после завтрака отправился в город. Сойдя с машины, повезшей Илларию Владимировну дальше, на углу Невского и Садовой я подошел к «Вечернему времени», где стояла общая возбужденная толпа. Как раз в момент, когда я подошел, в окне выставили новый плакат с известием о занятии нами г. Галича. Раздался взрыв аплодисментов. Какой-то офицер, широко расставя руки, исступленно закричал: «Ура! Да здравствует Россия!» Его дружно поддержали. В это время со стороны Николаевского вокзала показалась небольшая группа людей, кричавшая: «Граждане! Присоединяйтесь к нам!» Это шли алексеевцы. Скоро Невский наполнился оживленною, радостною толпою, которая двинулась к Мариинскому дворцу. Откуда-то появились оркестры. При повороте на Морскую с нами столкнулась другая толпа, над которой, рядом с красными тряпками, веяло трехцветное знамя. У меня даже сердце екнуло, радостно и тревожно, когда я увидел наш милый, забытый за пошлостью красных знамен, tricolor! В толпе весело говорили: «Смотрите, смотрите — национальный флаг!» К сожалению, так же, как и в апреле, правительство не сумело воспользоваться демонстрацией: к нам выслали какого-то товарища министра, который пролепетал нечто невразумительное. Мы, впрочем, ему поаплодировали. О, бездарная эрвачка! [?]

21 июня

Messieurs de Soviets делают вид, что они очень обрадованы победой: послали армии привет, однако, не забыв промямлить насчет «демократического мира». Конечно, это лицемерие. Они прекрасно понимают, что победа — их конец, и в глубине души все разделяют чувства «Новой жизни», истерически вопящей: «Смотрите! Смотрите! На Невском появился трехцветный флаг!» Одним словом — совсем по остроте Женьки Венского: «Но как обнаглела буржуазия! Она смеет кричать: "Да здравствует Россия!"»

Успех наш развивается: сегодня вечером получены новые телеграммы о захвате орудий и пленных. В «Би-ба-бо», где я был с Д’Актилем и Мирским, эту телеграмму читали со сцены под бешеные рукоплескания, оркестр грянул «Марсельезу», и было что-то глупое в том, что весть о русской победе мы слушали, стоя под чужой гимн. Снова (в который раз?) выявилась безнадежная бездарность революции, даже не создавшей своего гимна (впрочем, и французской революции гимн был дан роялистом и контрреволюционером). «Би-ба-бо» — театрик приятный, хотя до «Летучей мыши» ему далеко, но много смешного (грузинская песенка «Вот идут из-за угла три взъерошенных козла...» и др). Смелы номера политические: «Домашний Совдеп», «Фауст по-революционному» и т.д. Зло, и бьет революции прямо в ее пьяную, поганую морду!

Были у Немировича на обеде. Гр. Е.С.Тизенгаузен рассказала смешной случай: ее швейцар после революции стал при встречах лезть к ней с лапою для рукопожатия. Графиня пожимала «честную трудовую руку», но одновременно перестала давать швейцару на чай. Одно из двух: или «честная рука», или «рупь-целковый»... Сие оказалось достаточным, чтоб швейцар мгновенно сократил демократичность и даже вспомнил о «Вашем сиятельстве». Василий Иванович{123} мотует[32]: уверяет, что в своем докладе, который он намерен читать в папином Союзе, будет призывать «схватиться за ножи и идти на улицу».

Приезд Зины Пешкова{124}

Несколько дней тому назад Аня видела на Невском Зинку, но не поверила глазам своим: невозможно, чтоб он был в Петербурге и не дал знать нам. Но оказалось, Зинка действительно был в Питере, только проездом, прямо проскочив с французской миссией на фронт. Ныне же, вернувшись с фронта, первым делом примчался к нам, нагруженный подарками для дам — духами — и для детей. Для него как (хотя и недавнего, но всецело уже проникнутого воинским духом) офицера — Россия кажется нестерпимой: то, что сейчас существует на фронте, — не армия; солдаты разнузданны, офицеры запуганы настолько, что не решаются даже пользоваться последними остатками своего по инерции действующего авторитета. Например, следующий случай: Зина с одним полковником наблюдал проходившую часть: шли черт знает как, развалины, не солдаты. «Видите, видите!» — сокрушался полковник. «А вы бы попробовали им скомандовать», — посоветовал Зина. И что же, едва развалины услыхали командный окрик, как моментально долгая привычка взяла свое: подтянулись, дали ногу, пошли весело. И если бы наверху поддержали бы офицерство, быть может, оно сумело бы овладеть положением. Но, к несчастью, верхи только способствуют разложению. Верховный — умный, хитрый эгоист, делающий карьеру на подхалимстве к Совдепу, так же, как некогда делал ее в дни своего знаменитого, бессильного и зря разрекламированного «прорыва», на подхалимстве к государю{125}. Керенский — дребезжащий болтун, втайне боящийся офицерства, самовлюбленный, уверенный чуть ли не в том, что ему предстоит карьера Александра IV. Он очень популярен, но популярности этой грош цена: солдаты привыкли отождествлять его с той «слободой», которая