За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
– Ну, ты иезуит, Тускарора! – злился Катаев.
– Я гляжу, ты и впрямь впервые получил по мордасам от доблестной советской критики. А не ты ли недавно поучал меня написать «Красную гвардию»? Чтобы там были добрые и веселые большевики?
– Каюсь и прошу отпустить грехи, отче Емпедикокл.
Ресторан Клуба писателей работал всю ночь, и они втроем прокутили до пяти утра, подтрунивая над сильно огорченным стариком Собакиным.
Но травля Катаева оказалась громом, после которого так и не засверкали молнии. Для многих же этот год стал последним в их жизни. Однажды Булгаковы отправились проведать Любовь Евгеньевну, и та горестно поведала о том, что сначала арестовали, а потом и расстреляли ее первого мужа Василевского, писавшего под курьезным псевдонимом Не-Буква. Любаша даже плакала, будто погиб не бывший, а действующий муж:
– Он влюбился в меня, когда я еще была балериной! Такой утонченный человек. Как он меня обожал!
Домой от Банги возвращались грустные. Булгаков пытался пошутить:
– Надеюсь, два бывших мужа не считаются принадлежащими к одной контрреволюционной организации?
Отменив «Метрополи» и «Национали», стали ходить в писательский клуб, где и впрямь кормили превосходно, а денег брали вдвое меньше. Там же началось то, что Михаил Афанасьевич окрестил «делом Бейлиса». В бильярдной Дома литераторов в качестве маркера царствовал всепобеждающий Николай Березин, он же Бейлис – то ли прозвище, то ли исконная фамилия. Маленький, с грустным взглядом. Он оказался горячим поклонником Михаила Афанасьевича и взялся оттачивать его мастерство.
– Я, конечно, не Чемоданов, но ненамного хуже, – сказал Николай Иванович. – К тому же Чемоданов – личный тренер Сталина и вряд ли когда-нибудь здесь появится.
Березин учил Булгакова разным трюкам. Некоторые Михаил Афанасьевич освоил, как, например, при разбитии пирамиды в одну лузу класть биток и чтобы угловой дальний шар при этом откатился в соседнюю лузу. Но большинство приемов так и не поддавались ему, что стало раздражать. Хотелось освоить все.
– Рано или поздно Сталин пригласит меня. Одобрит пьесу о себе, потом с восторгом прочтет «Мастера и Маргариту», позовет в Кремль или на Ближнюю дачу, предложит сыграть на биллиарде, а я тут и удивлю его мастерством. И он скажет: «Талантливый человек во всем талантлив!»
Но до осуществления подобных перспектив было так далеко, что в наступившую дождливую осень Михаил Афанасьевич вновь стал погружаться в мрачное состояние.
– Мне уже сорок семь лет. Лев Толстой в моем возрасте был известен на весь мир, всем обеспечен, никаких забот…
– А Пушкин в твоем возрасте десять лет, как лежал в могиле, – веско возражала жена. – А Лермонтов и все двадцать. Маяковский на два года тебя моложе, а уж восемь лет на Новодевичьем земляные ванны принимает.
Михаил Афанасьевич Булгаков
Конец 1930-х
[Из открытых источников]
– Но он весь мир объездил, а мы – вечные сидельцы. Богунья да Лебедянь – вот наш удел.
– Ну и хорошо, и нечего роптать. Зато ты такие романы написал! И еще напишешь. Ты гений, Миша. И у тебя есть я. А кто был у Маяковского? А Толстой вон как ненавидел свою Софью Андреевну. Детей ей строгал, чтоб только не приставала к нему.
С «Дон Кихотом» началась та же волокита, как с большинством предыдущих пьес. Все хвалили, одобряли, но постановление об утверждении пьесы забилось куда-то в нору и не собиралось появляться. Булгаков долбил нарастающую неврастению в бильярдной Дома литераторов, водил туда Тюпу, и тот оказался отнюдь не Тюпой, ловко осваивал азы игры, во имя чего на двенадцатилетие отчим расщедрился и купил обожаемому Сереже настоящий бильярдный стол шириной в метр, длиной в два, плюс все оснащение – три кия, шары из слоновой кости, треугольник, полочка для шаров. Бейлис-Березин помог найти все это в лучшем шульцевском качестве и с большой скидкой. Сережа аж задохнулся от восторга, потом повис на шее у отчима:
– Потап, ты лучший! Лучше тебя никого нет!
Елена Сергеевна, не зная, какой подарок готовит Михаил Афанасьевич, тоже расщедрилась – фотоаппарат:
– Думаете, ФЭД? Обижаете. «Лейка-цвай». Знали бы вы, сколько я за него выложила!
– Качество гарантируете? – улыбнулся Булгаков, вспоминая тот счастливый день в Абхазии, от которого сохранилась дивная фотография под огромными листьями райского банана. О, муза бальбизиана!..
– Натюрлихь!
– И биллиард, и фотоаппарат! За что мне столько? – сиял Сережа.
– За то, что ты самый лучший и добрый мальчик на свете!
– А вы мои самые лучшие родители. И еще папа, – честно добавил мальчик.
Не знали, за что хвататься. Начали со стола, который следовало установить в далеко не просторной Сережиной комнате. Письменный стол и кровать потеснили, и биллиард занял центральное положение.
– Ну вот, – проворчала мама. – Теперь ты будешь спать в биллиардной. Как маркер какой-нибудь.
– Ну и здорово! – радовался Тюпа. – Давайте скорее сыграем!
И они стали играть втроем, причем лучше всех почему-то получалось у Елены Сергеевны.
– Везет дуракам! – беспардонно оценил подарки брата явившийся Женя. Он тоже сыграл, а потом вместе с Сережей принялся осваивать «Лейку-цвай». Счастливейший день!
– Признавайся, растратчик, сколько потратил на биллиард! – оставшись тет-а-тет с мужем, спросила жена.
– Не скажу. А ты на фотоаппарат сколько? Тоже, поди, немало?
– Увы, – примирительно вздохнула она. – Считай, начало строительства истринской дачи откладывается еще на полгода! Растратчики!
И как она ни пыталась спрятать от мужа сегодняшнюю «Правду», он все равно нашел ее, и счастливейший день оказался несколько подпорчен. В огромной статье заведующего литчастью МХАТа Маркова, посвященной сорокалетию театра, перечислялись все режиссеры, актеры, спектакли, драматурги и их пьесы, но, сколько Михаил Афанасьевич ни прочесывал статью, нигде не попадалось ни «Булгаков», ни «Дни Турбиных». Пьеса, поставленная на мхатовской сцене уже более восьмисот раз, и автор, принесший театру рекордное количество денежных сборов, каким-то образом отсутствовали.
– Я бы даже сказал, каким-то дьявольским образом, – добавил Булгаков, изучив статью вдоль и поперек.
Позвонившая поздравить племянника Ольга Сергеевна поклялась, что в статье Маркова были и Булгаков, и его пьеса, причем в большом количестве, но правдинский главный редактор Никитин безжалостно вычеркнул.
– Главред он и на то и есть глав-вред!
Все газеты страны отметились статьями по поводу юбилея, и ни в одной не упомянули ни Булгакова, ни его «Дни». К сорокалетию главного драматического театра России все получили награды, кто орден, кто ценный подарок, кто денежную премию. Калужского представили к ордену «Знак Почета», Бокшанской вручили золотые часики, Немирович-Данченко получил новую, полностью оборудованную дачу, премию в двадцать пять тысяч