Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото
Иси разложила по блюдцам из листьев лотоса фрукты — все, какие были у нас, кроме пушистых персиков, — и досточтимая бабушка украсила верх святилища изящными гирляндами из сомэна, а на петли гирлянды повесила маленькие фиолетовые баклажанчики и крохотные красные и жёлтые помидорки.
Затем Иси принесла с кухни лесенку и, встав на неё, высоко над святилищем повесила белый фонарик — простой кубик из белой бумаги, перевязанный бумажными ленточками, но, когда его зажигали, от тепла пламени фонарик постоянно крутился, ленточки взмывали, опадали и развевались, так что казалось, будто над святилищем порхает стая птиц. Красивое зрелище.
Смысл всех этих украшений и диковинных зверьков из овощей скрылся в тумане прошлого, а вот блюда из листьев лотоса делали, потому что лотос — священный цветок. Священные тексты рассказывают об искушении Будды, когда он жил отшельником на Снежной горе[31].
Однажды в рассветный час Будда сидел медитировал, как вдруг услышал странную сладкозвучную песню. Будда прислушался, и сердце его наполнилось радостью и изумлением, ибо ноты этой мелодии медленно излагали ему план спасения. Но вдруг мелодия смолкла. Тщетно Будда ждал, что музыка возобновится. Воцарилась тишина. Будда поспешил к краю пропасти, всмотрелся в туманы долины и увидел страшного демона: тот с насмешкой глядел на раздосадованного, встревоженного пророка. Будда от всего сердца попросил его допеть песню, но демон ответил, что не сможет этого сделать, пока не насытится человеческой плотью и кровью. И тогда он откроет Будде таинственный план, чтобы знание о спасении достигло всего человечества.
Будда лелеял надежду, что сам принесёт людям эту весть, но теперь эта надежда растаяла без следа. Будда пылко воскликнул: «Насыться моей плотью, утоли жажду моей кровью, но допой свою песню, чтобы все души спаслись!», — и, скинув одежды, прыгнул со скалы. В это мгновение луч солнца осветил долину, коснулся вод пруда, где плавал ещё не открывшийся лотос. Когда пророк пронёсся по воздуху, бутон лотоса неожиданно распустился и на его белоснежные лепестки мягко упал тот, кто даровал трети мира веру более совершенную, нежели все бытовавшие прежде.
Так по сей день возвышенная сердцевина лотоса называется «утэна», то есть «сиденье», и перед всеми буддийскими святилищами можно найти его бутоны, как настоящие, так и искусственные.
К закату всё было готово: сумерки — пора встреч с духами. О о-сёрай-сама всегда рассказывали как о расплывчатом обезличенном силуэте, что приезжает на белоснежном коне «из края мрака, с берегов неведомого, из мира мёртвых».
Я, как все дети, визита предков неизменно ждала с нетерпением, а после смерти отца — тем более, и, когда наша семья собралась возле святилища, сердце моё билось в радостном предвкушении. Все, даже слуги, были в новых нарядах — недорогих и простых, но всё-таки новых. Сумерки сгущались, в святилище зажгли огонь, отодвинули сёдзи, распахнули входные двери, открыв путь от дороги и до самого святилища.
Затем мы парами вышли из комнаты, миновали коридор, прихожую, где разуваются, и по выложенной камнями дорожке устремились к высоким воротам, распахнутым настежь. В воротах Дзия сложил крест-накрест кучку конопляных стеблей — всего их было тринадцать — вокруг горки пушистой сухой травы. Здесь мы разделились: Дзия с Ёситой направились по одной стороне дороги, досточтимая бабушка, матушка, я, Иси, Кин и Тоси — по другой. Затем, почтительно склонив голову, мы принялись ждать. Брат был в Токио, так что огонь чистоты разожгла досточтимая бабушка с помощью Иси; от искр, летящих с огнива, конопляные стебли разгорелись приветственным пламенем.
В городе было тихо и сумрачно, не считая сотен огней: возле каждого дома горел небольшой костерок. Я замерла в поклоне, и тоскующее моё сердце словно призвало отца. Мне казалось, я слышу вдали стук лошадиных копыт, чувствую приближение белоснежного скакуна. Но конопляные стебли, только что разгоревшиеся так ярко, уже затухали, слабое дыхание тёплого августовского ветерка коснулось моей щеки, и душу мою охватило умиротворение. Мы медленно поднялись и со склонёнными головами зашагали обратно в дом по внешним краям тропинки, снова парами, но не приближаясь друг к другу: между нами легло священное пространство дорожки. В святилище мама ударила в гонг, и мы все склонились с почтительным радушием, как всегда, когда приветствовали желанного гостя. Нас осталось так мало даже по сравнению с прошлым годом, но души наши с любовью приветствовали тех, чьё присутствие — мы в этом не сомневались — принесёт в наш дом весёлое дружество счастливым, помощь и утешение скорбящим.
В следующие два дня город озарился множеством огней. Все ходили с фонариками, ими украшен был каждый дом, ряды их тянулись вдоль каждой улицы, и кладбища по ночам полнились тёплым свечением: над каждой могилой горел крохотный белый фонарик, прикреплённый к арке из стеблей пампасной травы. То была счастливая пора для всей Японии, единственный день в году, когда не отнимают жизнь ни у кого — ни у рыбы, ни у птицы, ни даже у насекомого. Нарядные рыбаки праздно слонялись по улицам, цыплята кудахтали и кукарекали в своих бамбуковых клетках, а малютки сверчки — обычно дети их ловят и сажают в крохотные клетушки — пронзительно пели в кронах деревьев, и никто на них не охотился с липучкою на шесте. Благотворительность раскрывала любящие объятия всем без исключения. Ни один монах, собиравший подаяние, не ушёл с пустой чашей; под листьями лотоса на могилах стояли сплетённые из пампасной травы корзины, полные угощений: бедняки унесут их, когда фонарики догорят, — и даже грешники в аду, если души их жаждут спасения, в милосердные дни Обона обретают надежду.
В доме нашем царили приятные размышления, бескорыстные деяния и счастливый смех, ибо мы ощущали, что наши добрые гости наслаждаются простыми нашими радостями: новой одеждой, взаимными любезностями, ежедневными пиршествами, состоявшими из фруктов, овощей и данго из рисовой муки, разделёнными с духами предков. Досточтимая бабушка с каждым часом казалась всё безмятежнее, матушка лучилась покоем и удовольствием, слуги болтали и улыбались без перерыва, и сердце моё переполняла тихая радость.
В сумерках на рассвете четвёртого дня Дзия сходил на пруд за цветами лотоса, а матушка поставила пред святилищем свежее угощение. И когда светлеющий воздух заспорил с теплившимся в доме светом белого фонаря, мы собрались попрощаться.
Предыдущие дни
