Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019 - Коллектив авторов

поющих и пьющих.

«товарищ Сталин всё знает: сколько курочка яичек несёт,

сколько коровка молочка даёт, сколько шкурок овечка носит».

вот кто-то с горочки спустился…

«смотрите под ноги, не затопчите котят. славные нынче,

жалко их топить в помойном ведре. а кошка наша

упала в колодец и околела, колодец пришлось засыпать.

а новый выкопать никто не умеет. по воду ездим

на другой конец деревни. но вода та будто неживая».

там вдали за рекой зажигались огни…

«дураки в гражданскую из Од Эрямо по Ивантаю

из пушек пуляли. расстояние-то два километра

от нашей Мордовии до Беларуси,

а и сейчас по сухой погоде пол-часа езды.

а шут его знает, кто стрелял. наверное белые,

а может красные. какая теперь разница?»

«как на Букарь к староверам ехать,

там где развилка на Листвяги красные партизаны

двух белых офицеров пристрелили.

партизаны, они снаружи только красные были,

а внутри трухлявые. одному вилы

в брюхо в коллективизацию воткнули,

так надоел он всем со своим наградным наганом.

жена его, рассказывали, так рада была.

он её по деревне на коне за косу таскал.

замуж, правда, больше не ходила».

«да и демократы, те ещё олухи. чего не поделили-то: Россию?

золото Колчака? то-то и оно! всё одно – ЗАО ВоруйТайга».

«где ж та Од Эрямо[2] – Новая Жизнь? была ли?

может и не было её, и мы никогда не любили?

побегала, как безголовая курица, и свалилась в яму.

скоро и поговорить не с кем будет. Бабурин —

как могиканин в Мордовии жил,

его даже по телевизору показывали.

как показали, тут он Богу душу и отдал».

«а в Ивантае тоже иван-чай растёт. умер Ивантай.

там белорусы селились. так они на могилах

крест не в голове, а в ногах ставили.

иван-чай в деревнях сейчас красиво цветёт.

иван-чай – цветок пожара, цветок засыпанных колодцев».

с неба звёздочка упала прямо милому в штаны…

призраки до полуночи сидят за столом;

я голубоглазый блондин, подслушиваю их байки,

пугаюсь слов, похожих на диких птиц и рыб,

которых мужики приносят из тайги.

рассказы о китайце Ли Тай Шу,

который выращивал мак в огороде,

и которого воры сбросили с Канского поезда,

о заваленном листвяжным комлем лесорубе,

чьи останки нашли годы спустя,

о ведьме, оборачивавшейся свиньёй

и сосавшей по ночам колхозных коров,

об ударнице-трактористке, перепахавшей

плугом трёх помощников.

я подсматриваю этот невидимый мир легенд,

как осыпавшийся колодец, ушедший под землю,

но возвращающийся каждый раз, когда я мурлычу

услышанные в детстве песни, чтобы снова

раствориться в воздухе, стать запахом дождя.

не поэтому ли мы вынуждены повторяться

и повторять наших предков: мы кислород,

которым дышит Земля и Од Эрямо.

VI. Внутричерепичное давление

там, где заканчивается география, расцветает библиография.

биографические водоросли, растущие из песка и соли,

тянущиеся к звёздам, царь-рыба не замечает,

пока не охватит взглядом лёд неба. водоросли,

как детские книги, перелистывающие себя сами.

кого рождает стихотворение? гороскоп читателя?

голод издателя? гонорар писателя?

и глаз хрустальный потеет и поёт,

а рот моргает, воздух читая.

все дороги твоего тела ведут к родинкам.

трудна верность Богу и Сыну: первый

в кошачьем стекле бутылки,

точно бессмысленное слово, растворён.

второй ты есть сам. остаётся верить в Мать,

которая тебя разбудила. но в доме огромном,

как лайнер морской, молитва человека невыносима

для отвечающих всегда одно и то же статуй,

в которых срослись Сизиф и Камень,

Мысль и Череп, пожизненное Небо и мраморная Земля.

что для мёртвых молитва моря, живым – реквием ручья.

а что мы с тобой? у нас нет ни флейты, ни позвоночника.

что остаётся нам, сверстникам эпохи трах-пых-пох?

мы перевариваем лесную ягоду в варение,

чтобы отсрочить процесс брожения. в системе Коперника

нас уничтожает не атомная война, а война атомов.

а может, мы и не просыпались? может быть,

Анна не легла под поезд, и дождалась на железнодорожной станции

своего Льва Николаевича? своего Бога или Сына?

я по-прежнему существую в старом Свете,

а живу по новому Времени. вот и думай, где я заблудился?

в каких индогерманских языках? не обнимай грудь камня,

не пересыпай песок в ладонях, от прозы я засыпаю.

китаец Ли расцветает, точно мак, на востоке,

и стихотворение рождает немоту.

и это искусство, когда пустота горит, будто живая.

VII. Похороны хора

я пришёл на этот пир, и пальцы мои прозрели

и заговорили разными языками. когда бы я знал сразу,

чем я здесь с людьми повязан. я врун, и у меня внутри

Европа, cтёртая об Азию, как зубы. сын какого мира?

сон какой страны? Отче, я дышу? воздух, ты ли моя отчизна?

зеркало не лжёт – я дышу. сотней евро от сумасшествия

откупившись, я стою на берегу новой книги,

и остров высиживает на горе Гутенберг мой бездомный мозг.

мы сидим на террасе в объятьях дионисовой мысли.

ты спрашиваешь, чему я улыбаюсь? жизнь,

как посмотришь вдруг, такая однодневная штука,

точно подгузник: докричаться до красоты —

это как наделать в трусы. но я думаю, что эта мокрая кривда

когда-нибудь высохнет, что эта липкая ложь

когда-нибудь смоется. разве наша физиология определяет

эстетику звёздного неба, как вещали лондонские пророки?

наши души точно живут в лесу, и могут от окурка сгореть.

страшно за тех, кого легче всего уничтожить.

и потому это не человек уходит… всегда печальнее тому,

кто остается,