Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий
Режим в тюрьме был сносный. Прогулки были длительные. Во время прогулок заключенные играли в мяч, устраивали бег и прочие игры. Свидания давали личные, в присутствии жандармов, но лишь по 6 минут в неделю. Можно было посещать товарищей из других камер в том же коридоре. Сидели большей частью по двое в камере. Газеты мы получали, несмотря на запрет тюремного начальника, ежедневно. Каждый день после проверки газеты читались у окна, в хорошую погоду вслух. Так протекали дни, недели и месяцы. Газеты трубили изо дня в день об амнистии в день открытия I Государственной думы. Разговорам об амнистии не было конца, а военные суды в Одессе выносили суровейшие каторжные приговоры по любому пустяковому поводу. Достаточно было попасть в лапы военного суда политическому рецидивисту, и каторга на 4–8 лет была обеспечена.
В 1905 г. было издано много марксистских книг, и я набросился на чтение. На воле мне удавалось читать очень мало, урывками, ибо я всегда был поглощен практической работой.
В это же время в партии шли приготовления к Объединительному стокгольмскому (IV) съезду. Тезисы и статьи большевиков и меньшевиков попадали и к нам в тюрьму. Конечно, не обходилось в тюрьме и без дискуссий по вопросам о бойкоте I Государственной думы и другим.
В это же время провалились целиком Одесский комитет партии и предвыборное собрание, созванное для выбора делегатов на Объединительный съезд партии.
В повседневную тюремную жизнь ворвались два события, которые перевернули всю тюрьму вверх дном, и я хочу вкратце на них остановиться. В Одессе после декабрьских дней появились налетчики под различными названиями — «черные вороны» и пр. Уголовные элементы частенько прикрывались именами различных организаций, чтобы легче было грабить. В них не было, конечно, ничего идейного. «Черные вороны» делали свои налеты среди белого дня и буквально терроризировали всю буржуазию Одессы. Терроризировали буржуазию и анархисты, которые устраивали экспроприации и бросали бомбы в кафе, где кутила буржуазия. Немало темных, преступных элементов примазалось тогда к идейным анархистам, которые искренно наивно думали, что, бросая бомбы в кафе, они уничтожают буржуазию и этим самым избавляют пролетариат от борьбы и улучшают его положение. Буржуазия, напуганная налетами, двинула весь полицейский и военный аппарат на борьбу с ними. Военные суды работали не покладая рук. Они осуждали всех, кто попадал к ним в лапы, невероятно сурово. В тюрьме появился первый смертник. Тюрьма насторожилась. Она жила некоторое время исключительно им, узнавала, как он себя чувствует, гуляет ли, имеет ли все, что ему нужно, спит ли и пр.
Не успели тюремные жители привыкнуть к пока еще живым смертникам, как сама насильственная смерть заглянула в тюрьму. Дело в том, что одесская тюрьма была на военном положении, и там, где политические гуляли, все время дежурили солдаты. Как-то днем, после прогулки заключенных нашего коридора, мимо наших окон прошел отряд солдат во главе с офицером (как выяснилось впоследствии, фамилия офицера была Тарасов). Лично я первый раз видел офицера в тюрьме, обыкновенно патруль менял взводный или старший унтер-офицер. Кто-то из первого этажа крикнул: «Долой самодержавие!» Офицер тогда остановил солдат и грозно спросил: «Кто крикнул: долой самодержавие?» Все арестованные вскочили на окна и начали смотреть на чудака офицера, который хорохорится. Кто-то из нижнего этажа ответил Тарасову: «Ну хотя бы я крикнул, что же дальше?» Тогда офицер выстроил солдат против окон того товарища, который ответил ему, и сказал: «Если ты анархист, социал-демократ или просто честный человек, то стой на своем месте и не двигайся!» Заключенные, которые смотрели из окон на эту картину, были в недоумении: одни хохотали над чудаком офицером, другие кричали ему: «Ведь мы сидим в тюрьме за то, что мы против самодержавия». Я был в соседней камере у тт. Дебита и Мовшовича. Мы втроем тоже смотрели на эту жуткую картину. Кто-то крикнул, что даже во время военного положения в тюрьме хозяином все же является тюремный начальник, а не караульный офицер.
Тарасов в это время выстроил солдат и приказал им держать ружья наготове. Когда все приготовления были закончены, он предложил сосидельцу товарища, завязавшего разговор с Тарасовым, слезть с окна. Так как он не слез, офицер скомандовал «пли», и тотчас же раздался залп. Вмиг все бросились к дверям, и начался адский стук во всей тюрьме. Тут «на помощь» пришли уголовные[10]; они отмычками открыли нам, всем политическим, двери.
Все политические кинулись вниз на круг. Два товарища были тяжело ранены, через несколько дней один, а может быть оба умерли, — я точно не помню. Один из них был эсер Беккер.
Сейчас же в тюрьму явились прокурор, градоначальник и прочее начальство. Политические потребовали ареста Тарасова и удаления солдат из тюрьмы. В городе стало известно о расстреле в тюрьме, и потому вся площадь около тюрьмы наполнилась народом, который требовал разъяснения. Собравшиеся не верили начальству, поэтому оно согласилось вывести одного политического, который сообщил, как было дело и кто пострадал.
Тарасова арестовали и солдат убрали со двора тюрьмы (позже мы узнали, что Тарасов получил награду и повышение за доблесть). После этой драмы нервы у обитателей тюрьмы еще больше напряглись. В этой насыщенной тюремной атмосфере мы, 13 человек, арестованные вместе 15 (2) января, сговорились начать энергичную кампанию за ускорение нашего дела (двое — Шавдия и Мовшович отказались присоединиться к нам, ибо против них были веские улики у жандармов). Дело в том, что за пять месяцев нашего сидения нас ни разу не допрашивали (был только опрос). Больше того: мы знали, что дело совсем не двигается, ибо среди нас были товарищи с фальшивками; стоило только запросить место, откуда якобы выданы паспорта, чтобы жандармы зашевелились, ибо они сразу установили бы, что среди
