Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий
Сейчас же после декабрьской (1905 г.) забастовки начался в Одессе экономический кризис, результатом чего было большое количество безработных.
До объединения у большевиков в Одессе было три района, у меньшевиков — четыре. При объединении меньшевики получили большинство в трех районах из четырех. На меньшевистскую общероссийскую конференцию{107} от Одессы был избран от меньшевиков, кажется, Столпнер и от большевиков Александр Кацап (самый невыдержанный). Комитетом издавалась без его фирмы ежедневная небольшая газетка «Коммерческая Россия», которая прекратила свое существование одновременно с окончанием декабрьской забастовки. Секретарем редакции был т. Гусев, но большинство в редакции имели меньшевики. Кое у кого из большевиков, которые раньше стояли за немедленное объединение, уже зародились тревожные сомнения по поводу объединения с меньшевиками без общего объединения во всероссийском масштабе. Я же продолжал работать среди табачников, но в то же самое время стал подумывать о переезде в столицу.
15 (2) января 1906 г. вечером я был арестован на собрании Городского районного комитета. На собрании присутствовало 10 членов райкома, из них 4 большевика: я от табачных фабрик, Володя (Мовшович) от сапожных ячеек, один товарищ от портных и Петр Лебит{108} от гладильщиков, остальные — меньшевики. Кроме 10 членов райкома были взяты: организатор Городского района (меньшевик, фамилию его я забыл) и два члена Одесского комитета (меньшевик т. Шавдия и еще кто-то). В комитете были разногласия по какому-то вопросу, поэтому на заседание явились сторонники обоих мнений, но мы так и не успели заслушать их.
Арестовали нас с помпой (очевидно, Шавдия проследили, ибо его знали как председателя Совета). Вся улица была занята войсками. В квартиру, где мы заседали — на Госпитальной улице на Молдаванке, — ворвались жандармы, офицеры, шпики, солдаты, околоточные и прочая банда. Они были убеждены, что в остальных комнатах заседает Совет, а там, где мы находимся, заседает исполнительный комитет Совета, поэтому они оставили в нашей комнате солдат, а сами ушли рыскать по всему дому. В это время каждый из нас вытащил все из карманов и разорвал на мелкие куски. Когда эта операция была закончена, в комнату вернулись жандармы. Они набросились на солдат за то, что те допустили уничтожение документов, но солдаты отвечали, что они никаких приказов на этот счет не получили. На вопрос жандармов, кто именно рвал, солдаты ответили, что все.
Документов порвали порядочно, — весь пол был густо усыпан кусочками бумаги. Жандармы все это собрали, но трудились они напрасно: им не удалось составить ни единого документа. К утру нас всех, в том числе и больного хозяина квартиры, рабочего-гладильщика, и его жену, доставили в тюрьму.
После всех процедур и обысков в конторе и коридоре тюрьмы меня водворили в вонючую, полутемную, сырую и холодную одиночку в полуподвале. Это было уже под утро. На душе было весьма неважно. Рано утром обитатели нашего коридора пошли на прогулку, и, когда мы очутились во дворе тюрьмы, я увидел много знакомых лиц. Товарищи, попавшие сюда раньше, познакомили меня с порядками тюрьмы и перечислили тех товарищей, которые находятся «на отдыхе» в замечательном одесском царском санатории, именуемом тюрьмой. Днем меня перевели во второй этаж, а на следующий день я пошел на прогулку с политическими арестованными второго этажа. Через несколько дней я был уже знаком с политическими обитателями всей тюрьмы. Кого только здесь не было: меньшевики, большевики, сторонники крестьянского и железнодорожного союзов, эсеры, бундовцы, анархисты, налетчики — «черные вороны» и не принадлежавшие к вышеперечисленным организациям и категориям рабочие и крестьяне. Последних привозили из близлежащих к Одессе деревень. Разнообразие было и в возрастах: были седые старики и совсем мальчики. Были даже калеки, которые с трудом передвигались. Не отставал и женский корпус — и там были не менее разновидные обитатели. Жандармы поистине хватали направо и, налево, невинных и виноватых. Они, очевидно, хотели вознаградить себя с лихвой за вынужденное освобождение из тюрем по амнистии после октябрьских дней.
Но вот нас поодиночке стали вызывать в контору на допрос. Допрашивал меня охранник в мундире, а около комнаты, где снимался допрос, шныряли шпики в штатском.
О. Пятницкий после ареста в 1914 г.
(Из материалов Самарского жандармского управления).
Группа политических ссыльных в Енисейском уезде в 1915 г. (В первом ряду второй справа О. Пятницкий).
Фото. Публикуется впервые.
При аресте я назвался так, как был заявлен в полиции, и дал свой правильный адрес, несмотря на то, что у меня на квартире лежали пачки с «Известиями Совета рабочих депутатов» (кто-то из товарищей привез их ко мне перед тем, как отправить в Николаев: не то связь с Николаевым была утеряна, не то товарищу неохота было ехать, — пачки остались у меня лежать). Я рассчитывал, что мои друзья, с которыми я жил на одной квартире (в разных комнатах, конечно), увидят, что меня нет до 1 часу ночи, и очистят мою комнату. Вышло еще лучше: т. Гусев был в вечер моего ареста на Госпитальной улице. Когда он увидел, что улица представляет военный лагерь, он догадался, что собрание провалилось. Ему удалось быстро установить, что провалился Городской райком. Тогда он послал сообщить, чтобы очищали квартиры тех товарищей, которые провалились. Ко мне на квартиру он зашел сам.
Паспорт, по которому я жил, был «железный»[9]. Я знал все подробности, которые нужны для допроса: имя матери, отчество отца и пр. и пр. По этому паспорту я был не то сапожником, не то портным, и владелец моего документа никогда не привлекался по политическим делам. Прошло несколько дней, раньше чем меня вызвали на опрос. Из этого факта я сделал вывод, что у меня ничего не нашли. Поэтому я отправился на допрос совершенно спокойно (хотя меня немного беспокоил фотографический снимок, выставленный в витринах одной фотографии, где были изображены манифестация и митинг около городской думы при объявлении манифеста 30 (17) октября, где моя физиономия была очень ясно видна). После записи всех формальностей насчет родных и прочего охранник заявил, что наше собрание являлось исполнительным комитетом Одесского Совета рабочих депутатов и что нас будет судить военный суд. Я заявил, что, так
