Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский

И всосали: нельзя за флажки!

И вот — охота на волков, идёт охота —

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Наши ноги и челюсти быстры, —

Почему же, вожак — дай ответ —

Мы затравленно мчимся на выстрел

И не пробуем через запрет?!

Волк не может, не должен иначе.

Вот кончается время моё:

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся — и поднял ружьё.

Идёт охота на волков, идёт охота —

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Я из повиновения вышел —

За флажки, — жажда жизни сильней!

Только сзади я радостно слышал

Удивлённые крики людей.

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,

Но сегодня не так, как вчера:

Обложили меня, обложили -

Но остались ни с чем егеря!

Идёт охота на волков, идёт охота -

На серых хищников, матёрых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

Шли годы. И уже дети нового генсека, Леонида Ильича Брежнева, «устроили Володе свидание с отцом», чтобы Высоцкий лично генсеку спел «Охоту на волков». И он спел. И генсек правильно понял. И в 1972 году Высоцкий сам рассказал об этом в песне:

Я не хлебнул для храбрости винца, —

И, подавляя частую икоту,

С порога — от начала до конца -

Я проорал ту самую «Охоту».

Его просили дети, безусловно,

Чтобы была улыбка на лице.

Но он меня прослушал благосклонно

И даже аплодировал в конце.

И об стакан бутылкою звеня,

Которую извлек из книжной полки,

Он выпалил: «Да это ж — про меня!

Про нас про всех — какие, к чёрту, волки!»

Ну всё, теперь, конечно, что-то будет —

Уже три раза в день по пять звонков:

Меня к себе зовут большие люди —

Чтоб я им пел «Охоту на волков».

И ничего не изменилось. Система не прощала тех, кто «из повиновения вышел»[23].

Нынешняя власть Высоцкого любит, и говорит об этой любви официально. В 2003 году, который Гильдия актёров объявила Годом Высоцкого, Владимир Путин сказал журналистам в Театре на Таганке, куда прибыл на спектакль «Владимир Высоцкий»: «Высоцкий не только для меня, для миллионов людей не только России, но и всего бывшего СССР — это особое явление». По словам президента, Высоцкий был «гениальным человеком, исключительно талантливым, и смог попасть в ритм жизни страны и целого поколения», а «творчество Высоцкого и сам Владимир Высоцкий как личность, как фигура носят объединяющий характер», и дальше: «Это особое явление, он был гениальным человеком, исключительно талантливым»[24].

И всё же… «Если бы Бог на одну ночь воскресил Владимира Семёновича Высоцкого, то к утру была бы написана песня, которую знал бы и повторял весь наш многострадальный народ, — сказал мне мой давний приятель Зиновий Высоковский, — а к вечеру его бы с огромным энтузиазмом похоронили и демократы, и коммунисты, и Дума, и правительство, и так называемая «творческая интеллигенция». Грустно.»

ПЯТКАМИ ПО ЛЕЗВИЮ НОЖА

Меня поражала уверенность Володи в правоте своего дела. Он твёрдо знал, как вести роль, как разговаривать с тем или иным человеком, о чём говорить в своих песнях. Его характеру не свойственны были половинчатость, уступчивость, склонность к компромиссу. Он был уверен в своей правоте, в каждом своём поступке и решении. Сколько раз мы ссорились, орали до хрипоты, а он не уступал. «Володя, пойми, ты наживёшь себе врагов, тебя не поймут и, в конце концов, заставят…» — говорил я после одного сообщения об очередной стычке с сильными мира сего. «Нет, не заставят. Я этого делать не буду…» И то был не каприз премьера, избалованного вниманием публики и всеобщим восхищением. А выражение самой сути, его внутреннего мира, не терпящего кривых дорожек, обходных путей и словоблудия.

Володя был настоящим человеком с высоким понятием действительности и чистоты достоинства. Он никогда не опускался до мелких дрязг, вздорных пересудов, сплетен, злобного шипения за спиной. Людей известного круга злила удивительная простота его песен, простота рисунка, выбравшего реалии времени, где всё так густо замешено и вместе с тем так просто и откровенно показано. У Володи Высоцкого была своя злость. Она приходила, когда поэт сталкивался с жестокостью, пошлостью мещанского мирка, вседозволенностью, непробиваемой тупостью, на каких бы социальных этажах они ни встречались. Это была бойцовская злость, помогавшая не только преодолевать сопротивление, но и бить крепко, целенаправленно, не боясь осуждения и свиста непонимания.

Будучи человеком сильным, открытым, он страдал от праздного любопытства и пересудов толпы. Помню, Володя рассказывал, как он и Марина жили некоторое время у одного из своих друзей. Шикарный «мерседес», красавица жена, да и необычность облика Высоцкого не давали покоя пенсионерам, «дежурившим» на лавочке у подъезда. И они состряпали письмо о «моральном» облике Высоцкого, и, конечно же, Володя узнал об авторстве, хотя «сигнал» был анонимным.

И сколько подобных нападок, сколько напраслины, откровенных наговоров пришлось ему пережить!.. Почему-то многие считали возможным (и считают до сих пор!) обсуждать его семейную жизнь, подсчитывать интрижки и увлечения, строить какие-то догадки и предположения, считать его гонорары. В действительности всё было гораздо проще. Он любил Изольду, Людмилу — мать его двух мальчишек, потом появилась Марина… Он по-разному любил этих женщин, и для каждой был своим Володей. Я знал их, и потому с полным правом могу сказать о каждой из них доброе слово. Видимо, такова судьба: в жизни появляется новый человек, и прошлое, при всей значимости отношений, уходит. Мысленно возвращаясь на незабвенный Большой Каретный. Изольда (Иза), первая жена Высоцкого, пишет:

«Сколько хожено здесь тёплыми летними ночами от Володи Акимова или Толи Утевского сначала ко мне в общежитие на Трифоновку, потом к нам на первую Мещанскую. Театр Образцова, гулкий подземный переход, арка двора — Большой Каретный. (…) Когда был Володя, замечательно было жить. Всё было ярким, звучным, душистым, и радость огромней, и слёзы слаще. Так в моей прекрасной жизни появилась однажды гитара и тут же превратилась в моего мучителя и терзателя. Володя пел сколько можно и когда можно, и когда нельзя — тоже. Нас стало трое»[25]. Спасибо ей за откровенность.

А гитара для Володи действительно обретала в те годы одушевлённость. Он чувствовал в ней друга, составную, порой даже неотъемлемую часть