Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

Что же касается самой войны, то наши людские и материальные потери в несколько раз превысили потери Германии, хотя она и вела войну на два фронта. Здесь и элемент внезапности, и колоссальные стратегические просчеты, и тупость наших командных кадров, таких как Ворошилов, Буденный, Кулик, прошедших «школу» первой Конной Армии, и массовые репрессии, которые не прекращались во время войны, и многое другое. В мою задачу не входит анализ этих причин. Отмечу лишь, что мы не сумели воспользоваться плодами победы, доставшейся такой дорогой ценой, и очень скоро возбудили ненависть народов тех стран, в которые входили вроде бы как освободители. Впрочем, я забежал далеко вперед, и нужно вернуться к изложению событий в их хронологической последовательности.

Хотя после пакта о ненападении, подписанного Молотовым и Риббентропом, нас с Германией вроде бы связывала дружба, я с самого начала Второй мировой войны жалел англичан и французов, подобно тому как во время Гражданской войны в Испании был всецело на стороне республиканцев. Нутром чувствовал, что пакт с Германией недолговечен.

III. Война

Незадолго до войны наша литературная студия проводила вечер в Доме писателей имени Маяковского. Я сидел в Президиуме рядом с Николаем Тихоновым, от которого исходил запах табака и вина. Попал в Президиум не потому, что ходил в звездах (многие ребята были куда более способны к литературному творчеству, чем я), а, видимо, вследствие своей фамилии и хорошего отношения ко мне Т. К. Трифоновой, которая, как и я, была из бывших, но, конечно, никак это не выказывала.

А летом мы отправились в поход по Карельскому перешейку, по местам недавних боев. Поселки еще сохранили финские названия: Зеленогорск назывался Териоки, Репино – Куокала, Горьковское – Мустамяки. Здесь нас и застало известие о войне. Мы сбились в кружок и читали подходящие для этого случая стихи, Николай Леонтьев – о Киплинге. Прервав поход, мы без помех вернулись в Ленинград. Особых перемен в городе не заметили. Торговля в магазинах шла, как обычно. Не было заметно, чтобы кто-то скупал продовольствие. Никакой паники не чувствовалось. Видимо, люди еще не осознали в полной мере, какая страшная опасность на них надвигалась. А ведь многим из них, погибшим от голода, бомбежек и артобстрелов, оставалось жить всего несколько месяцев, а то и меньше.

В Ленинграде началась эвакуация детей. Встал вопрос, что со мной делать – эвакуировать или оставлять в городе. В конечном счете решили эвакуировать. Но с кем – со школой или с детьми адвокатов, судей и прокуроров? Дело в том, что бабушка и тетя работали в коллегии адвокатов: бабушка – секретарем юридической консультации на Фонтанке, а тетя – бухгалтером-ревизором президиума. Выбор пал на коллегию адвокатов. Перед отъездом я был у бабушки Басовой, где кроме нее и меня были ее муж Николай Федорович, моя тетя Татьяна Николаевна и ее муж Александр Петрович. Двоих, Николая Федоровича и тетю Тусю, я видел последний раз – оба умерли в блокаду.

Был я и на Надеждинской у тети Оли. Там, кроме нее, Варвары Федоровны и Елизаветы Александровны, были супруги Гальвас, супруги Ржевские, брат тети Оли и Варвары Федоровны Николай Федорович, их мать Мария Федоровна и домработница Ольга.

В блокаду умерли Елизавета Александровна, Томас Томасович Гальвас, супруги Ржевские, Николай Федорович и Мария Федоровна. Судьба Ольги мне неизвестна. Перед отъездом я вновь побывал у тети Оли и попрощался с моими друзьями собаками – доберманом Тролем и таксой Мулькой, которая незадолго до войны принесла очаровательных щенят. Троля во время блокады съели, а Мулька, кажется, околела.

Уезжал я 6 июля 1941 года. На Московском вокзале меня провожали бабушка Глушкова, тетя Ира и моя незабвенная Татля – Елизавета Александровна, которую я видел в последний раз.

Поезд держал путь на Ярославль. Интернат наш обосновался в селе Белогостицы Ростовского района Ярославской области, впоследствии описанном Ефимом Дорошем в «Деревенском дневнике». Началась моя жизнь в интернате.

Интернат наш состоял из детей прокуроров, судей, адвокатов, но, кроме того, из детей технического персонала соответствующих учреждений. Это видно было по гардеробу детей. У одних он был достаточно богатым и разнообразным, у других – более скудным. Вместе с нами поехали родители некоторых детей, главным образом жены адвокатов либо адвокатессы. Брали их под условием того, что в интернате они будут выполнять любую работу – убирать, готовить, стирать и т. д. Но как только мы приехали в Белогостицы, многие из них стали от выполнения этой работы отказываться, а другой просто-напросто не было. Вскоре выяснилось, что некому готовить обед, стирать белье, мыть полы. Да и дети, хотя среди них было немало таких, кто мог бы выполнять немудреные работы по дому, к труду приучены не были. Директор нашего интерната адвокат Яков Михайлович Ицков был поставлен в трудное положение. Его попытки заставить высокопоставленных мам выполнять свои обещания привели к конфликтам, результатом чего явились наезды в интернат из президиума коллегии адвокатов контролеров, которые проверяли, все ли у нас благополучно. Но все это, разумеется, продолжалось до тех пор, пока связи с Ленинградом не прекратились. Помню, в частности, приезд известного ленинградского адвоката Якова Семеновича Киселева (в интернате были его сын Орик и маленькая дочь). Яков Семенович принимал вместе с нами участие в тушении лесного пожара, причем мне запомнился его серый коверкотовый костюм, который был тогда в моде. Воспитателем в нашей группе, состоявшей из старших по возрасту мальчиков, была Тамара Георгиевна Хребтукова, жена адвоката, с малолетним сыном. Молодая эффектная женщина, она прекрасно пела под гитару всевозможные романсы, русские и цыганские. Многие из них мне навсегда запомнились. Жила она с нами, мальчиками, в одной комнате и не очень считалась с разницей полов. Меня это не трогало, так как я в своем физическом развитии сильно отставал, но для мальчиков, которые были постарше и намного здоровее, такое соседство, видимо, не проходило бесследно. Возможно, и самой Тамаре Георгиевне нравилось их дразнить. Наконец, парни взбунтовались и потребовали, чтобы их искусительницу отселили, что и было сделано.

В Белогостицах мы находились до октября. В связи с тем что фронт стремительно приближался к местам, где нас поселили, было решено эвакуировать интернаты с ленинградскими детьми в глубь страны. Начальником эшелона был назначен директор нашего интерната Ицков. Первым секретарем Ярославского обкома партии в то время был Николай Семенович Патоличев. Говорили, что Сталин ему звонил и интересовался, как идет эвакуация детей из Ленинграда. Но, возможно, это и легенда. Ехали в теплушках. Эшелон