Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

держал путь на Урал. Ехали через Киров, Молотов (ныне Пермь), Свердловск (ныне Екатеринбург), Челябинск. Местом назначения определили Курган, в то время Челябинской области. Помнится, в пути мы очень страдали от отсутствия горячей пищи и выходили на станциях в поисках съестного, хотя это было и рискованно, так как иногда эшелон отправлялся в дальнейший путь без предупреждения – можно было и отстать. Это и произошло со мною и моим товарищем по интернату, года на два старше меня – к счастью, незадолго до окончания нашего пути. Мы с Левой, так звали моего напарника, пошли на станцию, где давали горячую похлебку с куском хлеба. Получив по миске похлебки, мы, обжигаясь, опростали наши миски и, разомлевшие от еды, направились к месту, где стоял эшелон. Его там не было. Оказалось, что он ушел. Что делать? Понурые, мы отправились по железнодорожным путям в сторону станции. И вдруг мы увидели состав, который отличался от других непривычной парадностью своих вагонов. На площадке одного из них стоял мужчина. От его папиросы исходил запах хорошего табака, от которого мы отвыкли. Мы с Левой, хотя и жили почти месяц в теплушке, видимо, производили впечатление городских мальчиков из интеллигентных семей. Не помню, то ли мы обратились к мужчине в тамбуре, то ли он нас окликнул, но мы поведали ему свою грустную историю. Когда мы назвали конечную станцию нашего маршрута, он предложил взять нас с собой: «Мы вас высадим на промежуточной станции, а оттуда до вашей рукой подать». Неожиданно для себя мы оказались в купе начальника санитарного поезда (это и был принявший в нас участие мужчина), нам принесли по стакану крепкого чая с большим куском колотого сахара и с белой булкой. От всего этого мы отвыкли. В купе было тепло. Вскоре мы тронулись. Разомлев от еды и тепла, вздремнули. Не помню уж, сколько проехали, но нас разбудили и сказали, что сейчас будет станция, на которой нам выходить. Объяснили, что нужно дойти до полустанка, и обходчица посадит нас на поезд, который будет идти до нужной нам станции. Вышли мы с Левой на этом полустанке. К тому времени сильно завьюжило (дело было в ноябре), и мы сразу почувствовали холод. К счастью, полустанок был неподалеку. Обходчица вскоре посадила нас на поезд, и мы оказались в переполненном, насквозь прокуренном, смрадном вагоне. Ехать пришлось недолго. Прибыв на станцию (кажется, это был Челябинск), мы разыскали наш эшелон. Директор интерната на радостях, что мы нашлись, не стал нас ругать и послал за пшенной кашей. Мы тоже были рады-радешеньки, что наша одиссея закончилась благополучно, и вскоре принесли большое ведро пшенной каши, поверх которой было налито много масла. Все постояльцы нашего вагона принялись уписывать эту кашу.

По прибытии в Курган местом нашей дислокации определили село Лисье, что находится в 25 километрах от станции Лебяжье. Наш интернат объединили с интернатом одной из ленинградских школ, что на первых порах приводило к выяснению отношений, но постепенно все сжились. Я пошел в седьмой класс тамошней школы. Одно время в интернате верховодил Валя Петрушин, сын члена Ленинградского городского суда Марии Васильевны Петрушиной, с которой я познакомился много лет спустя. Валя неплохо пел. Особенно задушевно он исполнял романс «Пара гнедых». Когда я его слушал, на глаза навертывались слезы, но показать это было нельзя, так как было бы расценено как проявление слабости. Спали мы на двухъярусных нарах. Некоторые из младших писались. Бывало поэтому так, что те, кто спали внизу, попадали ночью под теплый дождичек. Но постепенно с этим разобрались, писунов стали укладывать внизу. А через какое-то время у каждого появился свой отдельный топчан или кровать. В те годы многие проблемы решались проще, чем сейчас.

Вскоре по прибытии в Лисье интернат постигла первая смерть. Умер мальчик по фамилии Августис. У него было простудное заболевание – то ли ложный круп, то ли воспаление легких. Помню, как мы, дети, сбились зимой в кучку на маленьком сельском кладбище. Ицков произнес прощальное слово.

Кормили нас все хуже и хуже. Многим, особенно тем, кто быстро рос, еды явно не хватало, и мы промышляли, кто как мог. Кое-кто менял на продукты свои вещи, а кое-кто подворовывал у жителей села. Я занимался обменом на продукты вещей, которых у меня было довольно много. Жили мы в помещении школы, а столовая находилась в здании бывшей церкви, где зимой стоял невыносимый холод. Обычно нам давали на ужин кашу, сваренную на воде (чаще всего ячневую). Повариха разрешала нам чистить котел, в котором варилась каша. Для чистки котла был установлен график, причем каждый норовил попасть в число счастливчиков. До сих пор помню, как возвращаешься домой после чистки котла и хрустишь коркой, слаще и желанней которой, кажется, ничего нет.

С добычей хлеба насущного связано и падение нашего недолговечного кумира Вальки Петрушина. У многих ребят стали пропадать вещи. Оказалось, что похищал их не кто иной, как Валька, для обмена на продукты. Над ним устроили суд. В большой комнате он был раздет догола и положен на топчан лицом вниз. Каждый мог подойти к нему, ударить его, плюнуть – словом, выказать ему свое презрение. Некоторые делали это не без трепета, помня, что еще совсем недавно ему поклонялись, и не исключая, что все может перемениться. Дошла и моя очередь до совершения экзекуции. Когда я подошел к Вальке и увидел его тело, которое содрогалось от рыданий и было вовсе не таким мощным, как нам казалось, и сжалось в комок, у меня не поднялась рука. «Что же ты? – подбадривали меня те, кто еще недавно трепетал перед Валькой. – Ведь он утащил у тебя больше, чем у других». Но я не мог себя пересилить и отошел, не говоря ни слова, за что заслужил насмешки в непечатных выражениях. Бить меня не стали, так как я учился в одном классе с наиболее сильными парнями и частенько выручал их на уроках.

А вскоре Валька исчез. Видимо, не пережил позора, который выпал на его долю. Много лет спустя я узнал от Марии Васильевны, его матери, что за совершение преступления он был осужден на длительный срок и к моменту нашего разговора находился в местах заключения. Она просила меня написать ему, поддержать и ободрить. Я обещал, но, каюсь, своего обещания не выполнил. Да и что я мог ему написать?

С пребыванием в Лисьем связан и другой запомнившийся мне эпизод. Ранней весной я с двумя товарищами (кажется, это были