Мамы. Письма на заметку - Шон Ашер

1980-е годы

Вот, мама, и вся история – твоя и моя. Не так, как ты желала бы ее представить, а так, как оно было на самом деле. Ты хотела сделать меня похожей на себя. Ты учила меня драться, а мне никогда этого не хотелось. Драки и драматические выходы, вот в чем состояла твоя радость, да что там – твое счастье; меня же от них воротило. Мое счастье состояло в любви, в смехе – всем том, что навевало на тебя нестерпимую тоску. Я решила тогда, что пусть будет по-твоему, я старалась понять тебя все эти долгие годы, потому что я по большей части тебя любила и уважала. Мой муж, сжав зубы, держал дистанцию, потому что он любил меня и понимал, перед каким выбором я оказалась. Кроме того, ему нравилась Рут Элизабет, та настоящая ты, которая так редко нам являлась…

Ты неуклонно отказывалась меня слушать. Письма, которые тебе не нравились, ты разрывала, не дочитав. Слова в телефоне, которые тебе не нравились, ты обрывала, повесив трубку. Когда тебе от меня было нужно что-то, чего мне не хотелось тебе давать, ты напускала на меня друзей и адвокатов. Ты сыграла в моей жизни не одну роль, а множество – некоторые блестяще, некоторые бездарно; но собой ты соизволила быть, насколько я помню, в течение всего пары лет, да и то пятнадцать лет назад.

Именно поэтому, мама, драка перемещается теперь на твою территорию; я больше не позволю ей происходить на нашей. И в ней я вижу для тебя только два варианта. Нет, ни один из них не состоит в том, чтобы ты сказала, что прощаешь меня за эту книгу и что для тебя важна моя любовь…

Отнесись к этому письму как к гласу вопиющего в пустыне, призванному указать тропу и направить по ней твои шаги. В моей жизни в последнее время случаются разнообразные чудеса, и если моим мольбам об еще одном чуде суждено быть услышанным, то ты увидишь эту тропу. Все, о чем я прошу – это чтобы настоящая Рут Элизабет, а не нагромождение ролей и масок, сделала шаг по ней к моей двери. Двери, которая для нее всегда открыта…

Дорогая Хайман,

свою книгу ты завершила письмом, адресованным мне. Я решила сделать то же.

Без всякого сомнения, в тебе кроется огромный талант беллетриста. Ты всегда любила выдумывать и рассказывать истории. Мне часто приходилось говорить тебе: «Б. Д., но ведь все было не так. Тебе это приснилось».

Многие из сцен, которые ты описала в книге, на самом деле происходили на экране. Похоже, ты не способна отличить меня в кино от меня как своей матери.

Я категорически возражаю против слов, которые ты мне приписываешь в отношении актеров, с которыми мне довелось работать. По большей части ты их жестоко перевираешь. Я была счастлива играть с Питером Устиновым, и я глубоко уважаю его как актера и как человека. Мою реакцию на Фэй Данавэй ты передала верно. Наша совместная работа с ней была мучением. Но то, будто я сказала, что сэр Лоуренс Оливье плохой актер – несомненно плод твоей фантазии. Немногим за всю историю удалось достичь высот мастерства, покорившихся ему.

Ты не устаешь повторять всем и вся, что книгу ты написала, чтобы помочь мне лучше понять тебя и твой образ жизни. Могу сказать, что этой цели ты не достигла. Теперь я окончательно запуталась, что ты из себя представляешь и в чем заключается этот образ.

Лично я вижу в этой книге всего две вещи: предательство и вопиющую неблагодарность за ту беззаботную, полную привилегий жизнь, которая тебе досталась.

В одном из многих интервью, рекламирующих выход книги, ты обмолвилась, что, если из нее когда-нибудь сделают сериал, ты хотела бы, чтобы меня играла Гленда Джексон. Надеюсь, это не окончательное решение, и у тебя достанет вежливости пригласить на эту роль меня саму.

У меня много возражений против того, что написано в твоей книге. Большинство из них я решила не поднимать. Но я не могу вынести твою жалость к несчастному созданию, которому не удалось получить роль Скарлетт в «Унесенных ветром». Роль была моя; я отказалась от нее. Селзник[3] пытался добиться от Джека Уорнера[4] разрешения временно позаимствовать у студии Эррола Флинна и Бетти Дейвис – чтобы сыграть Ретта Батлера и Скарлетт. Я выступила против, потому что Флинн не подходил на эту роль. В то время на нее не подходил никто, кроме Гейбла. Так что, дорогая Хайман, меня манит не Тара, а наш домик на прекрасном океанском берегу Мэна, где когда-то я жила с чудесным человеком, которого звали Б. Д., а вовсе не Хайман. Поскольку свое письмо свое ты закончила словами «следующий шаг за тобой, Рут Элизабет» – это письмо я закончу тем же. Следующий шаг за тобой, Хайман.

‘Я ВИЖУ ВСЕГО ДВЕ ВЕЩИ: ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ВОПИЮЩУЮ НЕБЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ТУ БЕЗЗАБОТНУЮ, ПОЛНУЮ ПРИВИЛЕГИЙ ЖИЗНЬ, КОТОРАЯ ТЕБЕ ДОСТАЛАСЬ ’.

P.S. Может быть, когда-нибудь я пойму, почему книга называется «Сторож матери моей». Надеюсь, в твоем представлении в обязанности сторожа не входит содержание, поскольку, если мне не изменяет память, это я тебя содержала все эти долгие годы. И продолжаю, потому что только мое имя и обеспечило твоей книге успех.

09

У каждого в жизни своя роль

Квин Эстер Гуптон Читем Джонс родилась в 1929 году в Бостоне. В 1947 году у нее родилась дочь, которую она назвала Рене. С ранних лет Рене мечтала посетить Африку, а в 1989 году она переехала жить в Гану, где основала Институт Кокробити, образовательный центр, предоставляющий студентам, приезжающим из Соединенных Штатов, возможность обучения в области образования и здравоохранения. До самой смерти Джонс в 2000 году мать и дочь поддерживали связь через письма. Вот одно из них.

Квин Эстер Гуптон Читем Джонс —

Рене Читем-Неблетт

1996 г.

То, как ты завершила свое последнее сообщение, мне несомненно льстит. Но у тебя нет никакой причины чувствовать себя недостойной кого бы то ни было. Наши с тобой отношения как матери и дочери ничем не отличаются от отношений между тобой и Сукари. Все, о чем нужно помнить – это уважение к материнству и опыту. У каждого в жизни своя роль; как говорил Шекспир: «У всех свои выходы и свои уходы»[5]. Назначенную роль можно расцветить в соответствии со своей совестью и своими желаниями, а можно расценивать как обязательство.