За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Наш путь – к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!

Вы, странники, терпенье!

Блажен, кого постигнул бой!

Пусть долго, с жизнью хилой,

Старик трепещущей ногой

Влачится над могилой;

Сын брани мигом ношу в прах

С могучих плеч свергает

И, бодр, на молнийных крылах

В мир лучший улетает.

В тот же вечер, усевшись в своем кабинете под лампой, в желтый круг которой уже спешила заждавшаяся Мука, Булгаков наново переписал заглавную страницу пьесы:

БЕГ

Пьеса в четырех действиях.

Бессмертье, тихий, светлый брег;

Наш путь – к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!

Жуковский

Новый 1928 год Михаил и Любовь Булгаковы встречали с радостными надеждами в своем новом жилище, а старый 1927-й провожали с благодарностью. Еще бы! Во МХАТе, несмотря на лай Шариковых и угрозы Швондеров, с невиданным успехом и постоянством шли «Дни Турбиных». Камерный театр готовил к постановке пьесу «Багровый остров». Они с Любой переехали на Пироговку. В «Медицинском работнике» напечатали рассказ «Морфий», а под занавес года из Парижа привезли первый том «Белой гвардии», вышедший в издательстве «Конкорд», хоть и с идиотской правкой, но все же…

Письмо И. В. Сталина В. Н. Билль-Белоцерковскому с отрицательным суждением о пьесе М. А. Булгакова «Бег»

2 февраля 1929

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1039. Л. 1–3]

А деньжищи! Какой небывалый поток! Только подлежащих налоговой декларации Мака получил двадцать тысяч. Это при том, что средний годовой нормальный заработок советского гражданина составлял тысячу. Кроме возможности снимать квартиру подороже, Булгаков смог купить себе целую библиотеку книг, полные собрания Пушкина, Гоголя, Льва Николаевича и Алексея Константиновича Толстых, Лермонтова, Некрасова, Достоевского, Чехова, Лескова, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Мольера, Франса, Стендаля, Гёте, Шиллера и всех, кто был переведен, иностранцев, энциклопедии Брокгауза и Ефрона и Большую советскую Шмидта. Он повидался с Лаппой и выдал ей девятьсот рублей. Он приоделся – смокинг, выходной костюм, повседневный костюм, часы с репетиром, галстуки бабочкой, туфли на пуговицах с прюнелевым верхом, цветной жилет и даже шляпа-котелок. Накупил нарядов Любанге и даже подарил ей шубу:

– Ну-ка, примеряй, дорогая, вот эту. Из шкуры леопарда. Очень красиво, очень! И так тебе идет!

– Девушка, скажите, пожалуйста, из чего на самом деле та шуба?

– Это хорек, но особо ценных пород, выращенных на пушном заводе.

– Не слушай ее, Любашенька, Хорек – это прозвище того леопарда. Любил воровать у других леопардов, вот они его так и прозвали.

Из магазина в Столешниковом переулке Любовь Евгеньевна выходила счастливая. Шуба и впрямь – сама элегантность. Хоть и хорек, а все равно леопард. А кто станет спорить, тому сразу в глаз.

А как приятно вспомнить эпистолярную пощечину Мейерхольду, приславшему Булгакову в уходящем году немыслимо хамское письмо: «Глубокоуважаемый! К сожалению, не знаю Вашего имени-отчества. Прошу Вас дать мне для предстоящего сезона Вашу пьесу. Смышляев говорил мне, что Вы имеете уже новую пьесу и что Вы не стали бы возражать, если бы эта пьеса пошла в театре, мною руководимом».

Иметь постановку в театре Мейерхольда мечтал в то время почти каждый драматург. Тем приятнее было ответить отказом зарвавшемуся театральному кривляке в том же тоне: «Товарищ! Не уверен, мне ли Вы отправили свое письмо с предложением дать Вам мою пьесу. Признаюсь честно, фамилию Мейерхольд мне доводилось слышать, я даже выступал на диспуте в помещении театра некоего Мейерхольда, но я даже не знаю, что это за театр. Судя по тому, как там меня резали, вскрывали и потрошили, скорее всего – анатомический. Уж будьте покойны, пьес для подобного рода спектаклей у меня нет. К тому же, да будет Вам известно, я никому не даю своих пьес. Я их продаю, и очень дорого. Едва ли у Вас найдутся достаточные средства. С тем прощаюсь – Булгаков Михаил Афанасьевич».

Присутствовавшие при чтении Мейерхольдом ответа рассказывали, что он пришел в бешенство и спичками подпалил письмо. Но вскоре прислал Булгакову новое: «Многоуважаемый Михаил Афанасьевич, большое спасибо, что откликнулись на мое письмо. Ах, как досадно, что у Вас нет пьесы!»

Никогда еще не было такого счастливого года.

– Спасибо тебе, двадцать седьмовенький! – воскликнула Любаша, за что он тотчас простил ей всякие глупости, типа той, про бессмертие.

А в самый первый день нового года – новая радость! Позвонили из МХАТа, пригласили к себе вместе с женой продолжить новогоднее веселье, а заодно там же, где был стол яств, подписали новый вариант договора на новую трактовку и новое название пьесы – «Бег». Вот сколько всего нового!

И снова писатель сидит на стуле калачиком, увлеченно пишет при свете лампы, под которой спит счастливая кошка, а сверху подпись: «Мука и Мака – бумагомарака». Пришпиленная канцелярской кнопкой к стене картинка вполне соответствует реальности.

Он еще не дописал пьесу, а 1 марта МХАТ уже подписал с ним договор на постановку и выдал аванс.

Наконец «Бег» закончил свой бег:

«Хор поет: “Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим…”

Хлудов. Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!..

Вынимает револьвер из кармана и несколько раз стреляет по тому направлению, откуда доносится хор. Гармоники, рявкнув, умолкают. Хор прекратился. Послышались дальние крики. Хлудов последнюю пулю пускает себе в голову и падает ничком у стола. Темно».

Это вам не обнадеживающий «Интернационал» после мечтательных слов Николки, это трагедия, Шекспир. «The rest is silence». «Покойся, кто свой кончил бег!» Можно нести во МХАТ.

– Погоди, Любанга. Сегодня пятнадцатое – мартовские иды. Понесу лучше завтра.

– А при чем тут мартовские иды?

– «Бойся мартовских ид!» – завещал нам Шекспир. В мартовские иды убили Цезаря.

Страницы издания романа «Белая гвардия», вышедшего в 1927 году в Риге без разрешения автора

[Музей М. А. Булгакова]

– Ну, ты же не Цезарь, Мака. Что за суеверие!

– Завтра, завтра!

Но суеверие не помогло. В первых числах мая Михаил Афанасьевич вернулся домой пьяный и горестный:

– И сказал Главрепертком: «Шпарь Булгашку кипятком!» – заявил он с порога. – Персонаж Достоевского зарубил меня, как старушку-процентщицу и сестру ея Лизавету.

– Ты пьян и городишь ерунду, – возмутилась жена.

Но никакой ерунды муж не городил. Во главе Главреперткома с недавних пор поставили знаменитого деятеля революции и Гражданской войны Федора Федоровича Ильина, более известного под партийным псевдонимом