За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
Он стал спускаться со сцены и с удивлением увидел, что добрая половина зала аплодирует ему. Дальнейший диспут оказался сорван, выступали комкано, а на человека в пластроновом галстуке поглядывали с опаской: черт его знает, кто он такой, ежели так сопротивляется.
Вернувшись домой с Валей Катаевым, Пашкой Поповым и Колей Ляминым, Михаил Афанасьевич сказал:
– Ну, Любовь моя Яровая, сегодня есть повод выпить!
И счастливое время продолжилось. Он написал пьесу «Багровый остров», которую приняли в Камерный театр, а потом как бы в продолжение к «Дням Турбиных» затеял пьесу «Рыцари Серафимы» о том, как белогвардейцы бежали в Константинополь и там мыкались. Спектакли шли, денежный дождь не прекращался, и настало то прекрасное лето, когда они смогли снять хорошую квартиру.
Когда-то весь трехэтажный дом принадлежал богатым купцам Решетниковым, их уплотнили, оставив третий этаж, а и цокольный, и второй этажи щедро махнули архитектору Адольфу Стую, переехавшему в Москву из Ленинграда, дабы талантливо восстанавливать обветшавшие московские здания. Двух этажей ему оказалось многовато, и цокольный он стал сдавать. Тогда уже прогремело имя Булгакова как автора «Дней Турбиных», а затем и «Зойкиной квартиры». Адольф Францевич несколько раз побывал на спектаклях во МХАТе и в Вахтанговском, влюбился в талант Михаила Афанасьевича и сдал квартиру за полцены.
Осторожно войдя в новое жилье, Мука заглянула в одну комнату, в другую и явно обрадовалась кабинету – тотчас вскочила на письменный стол и села под лампой, приглашая писателя включить ее и мгновенно приступить к своим главным обязанностям.
– Зовет, – ревниво заметила Любовь Евгеньевна. – Где желаешь ознаменовать начало жизни в новом жилище? За письменным столом или в супружеской постели?
И кошке пришлось подождать.
А в тот же день явилось еще одно новшество. Сестра Михаила Афанасьевича Надежда прислала хорошую молоденькую домработницу, миловидную, голубоглазую, с длинной русой косой.
М. А. Булгаков в группе актеров МХАТа
22 сентября 1926
[МБ КП ОФ-3170/10]
– Маруся, – представилась она и тотчас приступила к обихаживанию квартиры.
– Собственная домработница, – удовлетворенно покивал головой Мака. – Это, знаете ли, статус. Уж будьте покойны!
Глава восемнадцатая
Бег
1927–1929
На свете многое бежит. Бегут ручьи, бегут реки, облака и волны, бежит человеческая мысль, бегут по утрам советские граждане, спеша на работу, бегут лошади и антилопы, собаки и гепарды, футболисты и бегуны, конькобежцы и лыжники… Бежит жизнь, бежит неостановимое время, вообще не имеющее ни малейшего отдыха. А вместе со временем бегут времена, сменяя одно другое, и ты попадаешь в светлую полосу времен, а потом глядишь, и над тобой снова сгустились свинцовые тучи.
О, как я понимаю тебя, читатель! Ты хочешь надолго задержаться в счастливой полосе жизни нашего милого героя, но, увы, злой дядька писатель уже тащит тебя дальше, туда, где затаились злоба и зависть, клевета и несправедливость. Так что, хочешь или не хочешь, а за мной, читатель, чтобы быть с нашим героем – в печали и радости, в счастье и в горе!
Пробежали первые счастливые месяцы в хорошей квартире на Пироговке. Не верилось, что такое возможно. Простор, свой кабинет, даже домработница, настолько вежливая, что даже кошку Муку величала на «вы»:
– Вы бы, матушка, пошли погулять, а я бы как раз коврики вытряхнула.
И кошка, знавшая в своей жизни роковые мгновения, относилась с пониманием, две-три минуты размышляла над просьбой Маруси и отправлялась на прогулку.
За окном кабинета ходила, бежала и разгуливала Москва, то и дело норовя заглянуть, что там делает этот недобитый Булгаков. За окном весело звенел трамвай, заставляя все вокруг дрожать, но это пока что не бесило писателя, склонившегося над очередной рукописью, а, наоборот, подбадривало, заставляло строку бежать вдогонку за трамваем по скрипучим бумажным рельсам.
Окончилось лето, за окнами посыпались листья, а потом наступила первая зимушка-зима на Большой Пироговской, дом 35-а, квартира 6. Выпал первый снег, из форточек веяло сырым холодом, и оттого еще уютнее жилось в новом пристанище, хотелось морозов, чтобы жарче растопить печь и – зимовать, зимовать…
А в стране, отметившей первое десятилетие своей революции, все резко менялось. В битве вождей грузин победил еврея и полностью захватил власть. Лев вознамерился утвердить себя как главного в событии десятилетней давности, к тому же и произошедшего 7 ноября, аккурат в его день рождения. Он поднял мятеж, желая подмять под себя Иосифа, но был разбит и унижен, а спустя месяц пятнадцатый съезд исключил из партии всю его оппозицию. Страна пошла дальше без Троцкого и взяла курс на индустриализацию и коллективизацию. Отныне она будет не только бороться с недобитыми беляками, но и выкорчевывать из себя троцкистов.
Этот съезд, помимо всего прочего, родил про себя пошлый анекдотец, которым, впрочем, развлекали себя многие вполне пристойные и образованные люди, включая нашего уважаемого Михаила Афанасьевича. Ай-яй-яй, как нехорошо! Мол, в типографии «Правды» окончились латинские литеры V, и пришлось вместо одной такой благородной римлянки поставить нашу русскую кондовую У, в результате чего получился конфуз: «ХУ-й съезд ВКП(б)». Наборщика, конечно же, отправили искать латиницу на Соловках, тираж пустили под нож, недостающую V срочно отлили, и очередной номер главной газеты страны вышел с досадным запозданием.
Было такое или нет, трудно сказать. Скорее всего, вранье, придуманное врагом, затаившимся белогвардейцем или троцкистом, а то и каким-нибудь бывшим гудковцем – та еще публика, знаете ли!
– Мака, признайся, что это ты сочинил.
– Да что ты, Любанга! Окстись!
– Ты, собака! Посмотри мне в глаза!
– Упаси бог! Окаменею. Знаем, знаем мы ваши глазки. В них заглянешь – и навсегда раб.
Шуточный снимок, сделанный М. А. Булгаковым на Цветном бульваре
Москва. 1928
[Дом-музей К. С. Станиславского]
– По шее получишь, Мася-Колбася! Ты сочинил опаснейший анекдот, признавайся! Не то голова с плеч! Маруся! Где топор?
– Руби! Все равно не признаюсь. Руби, коли не жалко всех тех гениальных мыслей, роящихся в этой бедной головушке.
– Тебя не жалко, а мыслей жалко. Ладно уж, помилую. Но чтобы больше у меня ни-ни.
– Будьте покойны.
– Знаю я тебя. В следующий раз не пожалею.
– Ладно. Но учтите, уважаемая, человеку без головы никто гонорара не выдаст.
