За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Подобные чаяния имели под собой прочное основание. Он писал пьесу, которая, по всем расчетам, в своем успехе обязана была превзойти «Дни Турбиных», вот уже второй год идущие с нескончаемым фурором. Еще в апреле он заключил договор со МХАТом на написание «Рыцарей Серафимы». В новой пьесе терпящие крах белогвардейцы будут вызывать не только сочувствие, но и отвращение. Смысл в том, что они и не могли победить, участь их закономерна, ибо они морально разложились.

Главное действующее лицо – Серафима Владимировна Корзухина, молодая петербургская дама, утлый кораблик, несомый потоком истории прочь из России, в жуткую эмиграшку, в трущобы Константинополя. Ее он почти полностью списывал с Любови Евгеньевны, пользуясь рассказами жены, которая сама оказалась в такой же ситуации вместе со своим первым мужем Не-Буквой и обладала ценнейшим материалом о жизни наших беженцев в Стамбуле.

– Учти, драматург, половина гонорара – моя. И закон на моей стороне! – шутливо уязвляла Маку ехидная Любанга.

– Минуточку! – возражал автор будущей пьесы. – Частично прототип Никитина.

– Хрен ей! Ты что, будешь с ней делиться? Иди тогда, целуйся со своей Евдоксиюшкой.

Имелась в виду та самая организаторша «Никитинских субботников», которые Михаил Афанасьевич одно время охотно посещал, но с недавних пор прекратил, узнав, что туда ходят стукачи. К тому же Люба его ревновала к ней, хоть и беспочвенно.

– Делиться не намерен, – отвечал автор создаваемого шедевра. – Равно как и с вашим бывшим Недобуквой.

Второе действующее лицо пьесы он списывал с прежнего муженька Любови Евгеньевны, и списывал, надо сказать, наполнив перо ядом. Приват-доцент Петербургского университета Сергей Павлович Голубков призван был показать все слюнтяйство русской либеральной интеллигенции, не способной заступиться даже за свои идеалы, не то что за страну. Голубков рожден, чтобы страдать и гибнуть, в течение всей пьесы он только и делает, что распускает нюни. В Константинополе такие хлюпики, проливая слезы, отпускали своих жен и подруг на панель, чтобы не сдохнуть с голоду, а потом еще и презирали их за проституцию.

– Если прелестный Илья Маркович узнает себя, он вызовет меня на дуэль, но в назначенный срок не явится, эмигрирует, – ехидничал Мака в адрес Василевского, псевдоним Не-Буква.

– «Да вы напрасно его прелестным ругаете», – в ответ цитировала Люба свое любимое «Собачье сердце». – Да и в заграницу Илюше путь закрыт. Его там быстро прикончат за «Что они пишут».

Живя в Ленинграде, Не-Буква опубликовал книгу, в которой, стараясь понравиться советской власти, желчно раскритиковал мемуары Бунина, Керенского, Вырубовой, Шульгина и прочих деятелей эмиграции.

Михаил Афанасьевич Булгаков

1920-е

[Дом-музей К. С. Станиславского]

– Как ты вообще могла жить с таким прохиндеем?

– Поначалу он был еще ничего. Но, конечно, ни в какое сравнение с веселым Макой-задавакой.

– Но-но, попрошу не сравнивать!

Самый убийственный персонаж пьесы – генерал Хлудов, жестокий палач, его мучает призрак вестового Крапилина, повешенного им в Крыму. Хлудова Булгаков писал с генерала Слащева-Крымского, который доблестно оборонял полуостров, бесстрашно водил войска в атаку, имел десяток ранений, в том числе в голову, но беспощадно вешал всех, в ком подозревал измену Белому движению. Он страдал от пьянства и морфинизма. Последнее обстоятельство роднило его с Михаилом Афанасьевичем. Слащев стал колоться, когда не мог вытерпеть боль от ранения в живот, а потом еще и пристрастился к кокаину, с помощью которого смог сойти с морфия. Оказавшись в Константинополе, он нищенствовал, проклиная Врангеля за то, что тот не сумел отстоять последний плацдарм Белой армии на Черном море. Даже издал книгу «Требую суда общества и гласности. Оборона и сдача Крыма». Большевики вышли на него и уговорили вернуться в Россию. На причале его лично встретил Дзержинский, опасаясь, что Якова Александровича встретят другие и устроят самосуд. Слащев стал преподавателем высших офицерских курсов «Выстрел». Обращался к соотечественникам за рубежом с воззваниями вернуться на Родину и признать советскую власть. Булгаков встречался с ним, много беседовал и даже ездил послушать его лекции. Бывший белый генерал с великолепным остроумием издевательски разбирал ошибки белогвардейцев в боях против Красной армии. Генерал Яша, как звали Якова Александровича сослуживцы, с удовольствием и не раз ходил на «Дни Турбиных».

Но, изображая Хлудова, Михаил Афанасьевич нарочно сделал его внешне полной противоположностью Слащева – высоким брюнетом вместо коренастого русоволосого крепыша, даже в фамилии подчеркнул разницу в росте – в русских деревнях хлудом называли длинную палку, жердь, а также парня-верзилу.

С кого срисован лихой запорожец генерал Чарнота, узнавалось сразу – с такого же бесшабашного и удалого генерала Бронислава Черноты-де-Бояры-Боярского, умершего в двадцатые годы в Варшаве. Походную жену Чарноты Люську Булгаков списал с походной жены Слащева Нины Нечволодовой. Лихая дамочка, она бесстрашно ходила с генералом Яшей в бой и всегда находилась с ним рядом, любя беззаветно. Вместе со Слащевым Нина Николаевна вернулась в Россию и жила с ним в подмосковном Солнечногорске, где тот преподавал на курсах «Выстрел». Она тоже много чего понарассказывала внимательному писателю. Поначалу в пьесе он тоже сделал Люську женой Хлудова, но необходимость усилить образ одинокого и несчастного Романа Валериановича вынудила драматурга отдать ее Чарноте. Увы, у жизни свои законы, а у искусства – свои.

Помимо трагедийных персонажей Булгаков затеял в пьесе множество сатирических, в основном отвратительных – буржуя Корзухина, отрекшегося от собственной жены, начальника контр-разведки Тихого и его прислужника Скунского, кудахтающего архиепископа Африкана, да и самого главнокомандующего Белой армией.

– Будьте покойны, – потирал руки Мака, – у этой пьесы не будет столько недоброжелателей, как у «Турбинчиков». Насквозь советская. Клеймит бегущих во весь опор белых.

«Рыцарям Серафимы» сначала пришло другое название – «Изгои», а затем родилось и третье, когда однажды за дружеским столом заговорили о бессмертии, что оно такое и как кто его понимает.

– Представьте, наш Мася-Колбася всерьез полагает, что в своих творениях обретет бессмертие! – с какой-то непонятной и жестокой иронией вдруг съязвила Любовь Евгеньевна.

Он настолько растерялся, что от жгучей обиды на жену не мог придумать, как ответить, чем уколоть ответно. Да еще это противное прозвище Мася-Колбася, появившееся не так давно. Чуть не заплакал даже. Ему стало грустно, и вдруг припомнились стихи Жуковского «Певец во стане русских воинов»:

– Как жаль, что я не погиб на войне, – тихо промолвил он.

– Что-что?! – возмутился Лямин.

– А то… – отозвался погрустневший драматург. И прочитал наизусть то, что помнил: