Лазарь Каганович. Узник страха - Валерий Викторович Выжутович
Вскоре, однако, характер посиделок изменился. Тому способствовал Михаил Каганович. Начиная с 1903 года каждое его возвращение в деревню из города Иванькова, где он трудился по специальности «рабочий-металлист» и вовсю приобщался к политике, стало сопровождаться просьбами: «Расскажи нам, Михаль, що робыться на свити?» Михаил рассказывал про голод, про безработицу, про кризис в промышленности, про выступления рабочих… Каганович вспоминает: «Никаких организованных высказываний не было, но по группам обсуждали беспокойно и остро: „Мабуть, дийсно поганэ дило в государстви“. А один, который числился в чудаках, взял да и сказал: „Кажуть, що царь у нас якыйсь нэ дуже розумный, чи прыдуркуватый“. На него замахали руками не столько протестующе, сколько испуганно: „Мовчи, ты сам якыйсь прыдуркуватый“. „А вже ж може я дийсно чудный“, – сказал он, тоже испугавшись. Вся эта беседа глубоко засела в нутре у присутствующих крестьян – это видно было по характеру их поведения на последующих „собраниях“ в нашей хате».
В 1904–1905 годах революционные настроения в Кабанах резко обострились. Их подстегнула Русско-японская война. Поражения российских войск (на реке Шахе, при Ляояне, затем сдача Порт-Артура и Цусима) накалили атмосферу в обществе. Тут сошлось всё: непонятная для неграмотного населения война, масса нерешенных проблем внутри государства, проигранные баталии, показавшие слабость командования. И когда Михаил вновь приехал в деревню, его забросали вопросами. Главным из них был вопрос о Русско-японской войне и причинах ее возникновения. Михаил отвечал, что одна из причин – заинтересованность капиталистов и князей из царской фамилии в добыче золота на Дальнем Востоке. «В первый вечер беседа не была окончена, и условились продолжить назавтра вечером, – вспоминает Каганович. – К сожалению, продолжения беседы не было, потому что кто-то (я не думаю, что это был кто-либо из присутствовавших у нас) донес уряднику о Михаиле. И вот ночью один из наших соседей, осведомленный как сотский, разбудил нас и сказал: „Нехай Михаль скорийш тикае, бо врядник и стражник идут сюды за ним“. Михаил быстро оделся, выскочил и вместе с соседом на лошадях выехал из деревни, но не в Иваньков, что было бы навстречу уряднику, а в противоположную сторону – на Чернобыль. Оставшиеся брошюры и газеты мы удачно заховали. Я быстро выкопал яму в середине двора, правильно рассчитав, что там искать не будут. Закопали и разровняли поверхность так, что нельзя было отличить это место от поверхности всего двора. Обыск урядника был тщательным, искал он всюду, но нигде ничего не нашел, долго допрашивал, где Михаил. Мы ему отвечали, что уехал в Иваньков через Мартыновичи (резиденцию самого урядника) – это его еще больше взбесило. Он, как говорится, „рвал и метал“: кричал, топал ногами, но уехал ни с чем».
К тому времени в Кабанах сложилась устойчивая группа оппозиционно и даже революционно настроенных крестьян. У них была связь с крестьянами находившегося в трех верстах от Кабанов села Лубянка, где в середине декабря 1904 года случился бунт. Прямым и непосредственным поводом для него стало принудительное взыскание накопившихся за несколько лет огромных недоимок по налогам. События развивались драматично. В Лубянку из Мартыновичей прибыл волостной старшина с большим отрядом полиции. Он попытался действовать через церковного старосту. Но староста заявил, что старшина напрасно старается – недоимку крестьяне платить не будут. Старшина отдал приказ приступить по дворам к описи имущества и его насильственному изъятию для продажи. В ответ на улицу вышли более 300 крестьян с дубинами и кольями. Полицейский отряд был вынужден ретироваться.
«Помню, в тот вечер собравшиеся у нас передовые крестьяне были особенно возбуждены и радостно настроены, – рассказывает Каганович. – „Значит, – говорили они, – нэ такый чорт страшный, як його малюють“. Значит, власть слаба, раз она с одной деревней не может справиться. Некоторые, как, например, Игнат, предупредили, однако, что могут „знову прыйты з бильшими сыламы. Поэтому треба даты пидмогу лубянцям, пэрш за всэ трэба пислаты у Лубянку людэй, щоб всэ розузнать и выришиты, що нам умисти робыты“».
Так и случилось. В Лубянку, Кабаны и соседние с ними деревни, где тоже вот-вот могли вспыхнуть восстания, прибыли гренадеры. Они решительно погасили «очаги возгорания» и расправились с вожаками. Некоторые смутьяны были после отправлены на каторгу или в ссылку.
«В нашей деревне Кабаны гренадеры вели себя как каратели, наводили страх на крестьян, – вспоминал Каганович. – Особенно, конечно, они придирались к нашей семье, допрашивали многих насчет семьи Мошки Кагановича. Каратели, действовавшие вместе с урядником, знали, что сын Мошки Михаил – революционер, приезжал в деревню, что наша хата была местом, куда сходились крестьяне, но официальных материалов у них не было. Они вызывали на допрос отца, но ничего не могли добиться. Отец держал себя смело, все обвинения отвергал, ссылаясь при этом на соседей, которые тут же подтверждали ответы и объяснения отца. При повышении тона полиции и проявлении грозности, соседи заступались и говорили, „що Мошка – чоловик хворый и його нэ трэба чипаты, мы ходым до його, що вин наш добрый сусид и никому зла нэ робыть, и сыны його такие же мы вдячни, що ось самий молодший Лейзор кныжкы нам читае, ось намедни про Тараса Бульбу якого Гоголя читав, так хиба ж цэй Гоголь протыв правительства чи полиции выше?“ При вызовах других крестьян на допросы они, как сговорились, все отвечали: „Ничого нэ знаемо, ходылы до Мошки у хату як уси сусиди ходять один до другого, да ще користь була та, що у ных лампа с керосином (гасом) горила увэсь вечер, ось мы и ходылы, а ниякои политыкы нэ було, воны люды бидни, живуть як уси биднякы“. Так отвечала вся беднота и средние крестьяне, которые хорошо знали о роли нашей хаты, моих родителей – отца и матери».
Лубянка больше не повторилась. Но она, как и Кабаны, оставалась революционным очагом Мартыновичской волости.
Серьезное влияние на Лазаря-подростка оказал и старший брат Михаил. Он быстро пролетаризировался и уже в 1903–1904 годах проявил себя на классовых баррикадах в Иванькове, Чернобыле, а затем и в Киеве; в 1905-м стал большевиком. «Детская душа особенно восприимчива ко
