Маска или лицо - Майкл Редгрейв
И вот я назначил репетицию, но, вместо того чтобы проходить с актерами ту или иную картину, я написал их имена, включая и мое собственное, на клочках бумаги и положил их в шляпу. Затем, вытаскивая эти бумажки одну за другой и прочитывая написанные на них фамилии, я предлагал актеру, имя которого я называл, подняться на сцену и разыграть в порядке импровизации этюд. В этюде надо было оставаться тем персонажем, роль которого данный актер исполнял в пьесе, но обстоятельства действия нужно было придумать такие, каких в пьесе не было. Актеры согласились попробовать, и хотя несколько смущались, но живо принялись за дело, помогая друг другу, и прошли через это испытание с различной степенью успеха.
Все роли в пьесе были, что называется, «характерными». По моим наблюдениям, каждый актер за то время, пока мы ежедневно играли этот спектакль, уже успел несколько исказить созданный им ранее образ; все мы в той или иной мере стали подчеркивать те черты в образе, которые легче всего нам давались или вызывали одобрение публики. Поэтому еще до начала назначенной репетиции я рассказал своим товарищам, насколько изменилось, судя по отзывам, мое собственное исполнение роли, и просил их подумать, не происходит ли нечто подобное и с ними самими. По окончании наших импровизаций я попросил всю труппу откровенно ответить на вопрос, не стали ли теперь очевиднее те изменения, которые вкрались в нашу игру в процессе ежевечерних представлений. За одним или двумя исключениями, все мы признали, что перемены действительно произошли и что опыт с импровизацией доказал нам это. Во всяком случае, в тот вечер мы не только встретили особенно восторженный прием у публики, но и вернули утерянные нами двадцать минут.
Конечно, в тех условиях, в каких работают Шекспировский мемориальный театр в Стратфорде-на-Эйвоне и театр Олд Вик, где есть настоящий сменный репертуар и где актеры не вынуждены играть каждый вечер одно и то же, у них меньше шансов «окостенеть». И поскольку в дневное время там идут обычно репетиции какой-нибудь новой пьесы, творческое воображение актеров сохраняет свою силу и голосовой аппарат их всегда настроен.
Но даже после целого дня репетиций я чувствовал бы себя очень неважно перед вечерним выступлением, если бы не проделывал ряда физических упражнений или не спал хотя бы с полчаса (что предпочтительнее); когда времени у меня на это не хватает, я стараюсь прилечь на диван или даже просто растянуться у себя в уборной на полу. Такую привычку к отдыху, кстати сказать, вырабатывали у себя и многие старые актеры.
***
Вот мы и подошли к вопросу о расслаблении мышц — второму важному положению системы Станиславского. Он подразумевал под этим не только специальные упражнения и отдых, но и то, что он называл работой актера над собственной психикой и способностью контролировать свою собственную нервную систему. Ибо первое требование для сценического действия — это мышечная свобода. Во вступительной беседе я уже говорил о том, что актер, особенно при исполнении сугубо драматической или трагедийной роли, каждый раз чувствует себя несколько нервно. Но, как утверждает Жуве, хороший актер знает, каким образом он может извлечь выгоду из своего нервного состояния. Для последователей Станиславского умение владеть своими нервами достигается волевым актом, особой сосредоточенностью, которую они называют «вхождением в круг». Каждый актер должен уметь создавать для себя такой воображаемый круг с тем, чтобы все, совершающееся за пределами этого круга (даже если бы актер и осознавал происходящее рядом с ним), не нарушало его сосредоточенности. Это не значит, разумеется, что актер играет только для себя, без учета своего воздействия на окружающих, хотя это и может показаться некоторым противоречием. Ведь не так-то легко разъяснить в научных терминах, что представляет собой этот «круг». Я могу сказать только одно: если актер хоть однажды испытал это ощущение, он будет твердо знать, что это такое, и будет стараться вернуть это свое ощущение каждый раз. Говорят, Немирович-Данченко, участвовавший вместе со Станиславским в создании Московского Художественного театра, приручил себя входить в «круг», сосредоточивая сначала внимание на запонках своих манжет. Я знаю актрису, которая достигала этого, закрывая на полминуты глаза. Многим покажется, что это довольно странный способ достижения такого сложного состояния, как творческое самочувствие актера; однако в действительности, если не бояться парадоксов, так и должно быть: трудное надо находить легко.
Несколько лет назад я играл главную роль в пьесе Т. С. Элиота «Семейный союз», где герой с первого же выхода должен был встретиться со своей семьей, которую не видел долгое время. Однако, входя в комнату, он пристально глядит в окно, ожидая увидеть там преследующих его эвменид [2].
«Семейный союз» — пьеса, по меньшей мере трудная для актера. Мне понадобилось немало времени лишь для того, чтобы усвоить характерные ритмы элиотовского стиха, не говоря уже о том, чтобы овладеть им полностью. Только незадолго до премьеры мне удалось, наконец, справиться с этим на редкость трудным выходом и сохранить внутреннюю нервную напряженность, не впадая в мелодраму. Это казалось мне единственно правильным решением. Но чем больше я старался вызвать это ощущение, испытанное мной на одной из последних репетиций, тем труднее оно мне давалось. Дело в том, что я перестарался. Я долго и трепетно готовился к выходу, старался как можно меньше прислушиваться к словам актеров в предшествующей сцене и тщательно осматривал какой-то предмет… Но чем больше усилий я тратил, тем хуже мне удавалось войти в «круг». Суть состоит не в разглядывании запонок, не в закрывании глаз, не в осязании какой-либо фактуры, что само по себе не может дать той мышечной свободы, которая должна предшествовать возникновению творческого состояния; суть состоит в том, что, однажды овладев с помощью того или иного приема этим состоянием и входя в него все чаще и чаще, актер может связать это ощущение с определенным физическим действием, все равно каким, и, воспроизводя это действие, автоматически вызвать необходимое самочувствие. Я говорю — «может», ибо это вопрос веры.
