Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

Все исследователи отмечают необычно высокую для того времени образованность Илариона. Да и современники считали, что он — «муж благ» и «книжен». Ни у кого не возникает сомнения, что автор «Слова» хорошо разбирался в богословских вопросах, знал греческий язык и был, судя по всему, прекрасным оратором. По словам историка русской церкви Евгения Евсигнеевича Голубинского (1834–1912),

сочинение митр. Илариона, несомненным образом свидетельствуя, что он был оратор не самоучка, а по-настоящему образованный в науке ораторства и знавший ее в совершенстве, чрезвычайно замечательно своими ораторскими достоинствами, — оно есть возможно безукоризненное и блестящее ораторское произведение и в целом, и в частностях.

Начитанность Илариона поражает. Считают, что он при создании своих произведений мог использовать «Слово на Преображение» преподобного Ефрема Сирина (Степан Петрович Шевырев, 1806–1864), жития равноапостольных Кирилла и Мефодия, святых Вита и Вацлава (Герман Маркович Барац, 1835–1922; Н. Н. Розов), ряд византийских сочинений, в том числе «Большой апологетики» Константинопольского патриарха Никифора I (Александр Михайлович Молдован и Андрей Иванович Юрченко), гипотетическое «Похвальное слово святому Борису-Михаилу Болгарскому» (Г. М. Барац) и др.

Это давало основания для сомнений в оригинальности его сочинений, «так как, — отмечал Г. М. Барац, — при скудости в его эпоху образованности на Руси и полном отсутствии просветительных учреждений, он при всей свой природной даровитости едва ли мог приобрести высокое научное образование». С другой стороны, высказывались предположения о том, что он, возможно, обучался в Византии. Так, Е. Е. Голубинский считал, что «Иларион учился искусству ораторства по греческой риторике XI века», но при этом — «силою своего природного <..> таланта, <..> внутреннего <..> инстинкта и чувства» — преодолел ее недостатки и стал настоящим оратором времен ее процветания. Видный немецкий славист Лудольф Мюллер (1917–2009), в свою очередь, не исключал, что Иларион мог приобщиться к греческой культуре на Афоне (о чем, впрочем, нет никакой информации в источниках), а участвуя в переговорах во Франции по поводу бракосочетания Анны Ярославны с королем Генрихом I (1031–1060), мог быть знаком с латинским богослужением. Во всяком случае, как подчеркивал выдающийся историк русской церкви митрополит Макарий (Михаил Петрович Булгаков, 1816–1882), «невозможно допустить, чтобы человек, мало упражнявшийся в сочинениях, мог вдруг написать такое художественное Слово».

Все авторы при этом прямо или косвенно исходили из того, что в «Повести временных лет» Иларион называется «русином». Это определение воспринималось и чаще всего продолжает восприниматься как обозначение этнического происхождения митрополита: он якобы был русским. Такое понимание определения «русин» порой подкрепляется общими рассуждениями. Так, например, Иван Николаевич Жданов в 1872 году был уверен, что «только Русский мог говорить с таким сочувствием не только о деятельности св. Владимира, но и о деятельности первых князей, Игоря и Святослава», «только Русский мог с такой силой убеждения говорить о том, что в христианском просвещении Руси, которое было еще далеко не обширно, кроется исполнение высших Божественных предначертаний».

Между тем такое понимание вряд ли верно. Во-первых, русский этнос начнет формироваться гораздо позже: не ранее конца XV века. В ранних же источниках прилагательные руский, рускый, руський, русьскый обычно употреблялись для определения не этнической, а конфессиональной или, точнее, этноконфессиональной принадлежности. Рускими назывались христиане, отправлявшие службы на древнеболгарском (или старославянском, или церковнославянском — неважно в данном случае, как его называть) языке. Это определение было синонимом того, что сейчас принято называть православным. Православное вероисповедание так и называли: руская вера. Такое понимание присутствует уже в «Повести временных лет». «А словеньскый язык и рускый одно есть», — писал летописец. И добавлял: «словеньску языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есмо русь». Ему вторит чешский хронист Козьма Пражский (ок. 1119–1125), называющий болгарский народ и славянский язык руским («Bulgarie gentis vel Ruzie, aut Sclavonice lingue»). Еще определеннее это прослеживается в более поздних источниках. Так, в Тверском летописном сборнике под 6961 (1453) годом читаем:

Того же лета взят был Царьград от царя турскаго, от салтана. А веры рускыя не преставил, а патриарха не свел <..> И по всем церквам служат литергию божественную, а русь к церквам ходят, а пениа слушают, а крещение русское есть.

А в чешской «Хронике» так называемого Далимила (1310–1314) велеградский архиепископ Мефодий, присланный моравским князем Святополком для крещения чешского князя Борживоя и отправлявший службу на славянском языке, прямо называется «русином» («A jakž brzo by po stole prosi krsta Bořivoj ot Svatopluka krále, ot moravského, a Mutudĕjĕ, arcibiskupa velhradského, ten arcibiskup Rusín bieše, mši slovensky slúžieše») — как и автор «Слова о законе и благодати». Так что слова руский и русин в значении «православный» употреблялись в XII–XIV веках и за пределами Руси. При таком восприятии наименования Илариона русином многие вопросы снимаются. И до, и долгое время после него митрополиты, присылавшиеся из Константинополя, были греками, многие из которых вообще не говорили и не писали по-славянски. Так, антилатинские трактаты киевских митрополитов Ефрема (50-е годы XI века), Георгия (1065–1076?), Иоанна II (1076/1077–1089), Никифора I (1104–1121) и Леона Переяславского (60–70-е годы XI века) были написаны на греческом языке. В отличие от них, Иларион, несомненно, был славянином. Учитывая же его высокую образованность и хорошее знакомство не только с греческими, но и с болгарскими произведениями, он, скорее всего, был выходцем из недавно потерявшей независимость Болгарии, для которой такая начитанность вовсе не была чем-то необычным. При этом уместно вспомнить, что составленный на рубеже 70–80-х годов XIV века список «А се имена всем градом русским дальним и ближним» начинается с городов «на Дунаи <..> и об ону страну Дунаа»: Видина, Тырново и др. — «а се Болгарскыи <..> гради», уточняет автор этого перечня. И это понятно, поскольку, как утверждалось в одном азбуковнике XVI века, «болгаре, басани, словяне, сербяне, русь — во всех сих един язык».

«Слово о законе и благодати»

О популярности главного произведения будущего киевского митрополита говорит большое количество не только древнерусских, но и южнославянских списков «Слова»: в настоящее время их известно более пятидесяти. Цитаты из произведений Илариона встречаются во многих древнерусских произведениях — начиная с Ипатьевской летописи и кончая «Похвальным словом Василию III».

К «Слову», как отмечал Н. Н. Розов,

обращались, как к образцу, многие ораторы, агиографы, историографы и писатели-полемисты XII–XVII вв.[4] ; известны случаи обращения к этому произведению и в XVIII в.[5] «Слово о законе и благодати» было известно и за рубежами России, в славянских землях; его влияние обнаруживается, например, в произведении сербского писателя XIII в. Доментиана — автора житий Симеона и Саввы сербских.

Возможно также, что сочинения Илариона были известны армянскому поэту и католикосу Армянской апостольской церкви Нерсесу Шнорали (XII век).

В русской