Театр – волшебное окно - Коллектив авторов
Она рассказала, как собиралась стать учительницей. И проработала-таки в школе один год. Ей было уже 18 лет, и она учила детей петь. Мне кажется, это ей очень шло. Даже безголосые у нее распевались. Но это все же была не ее сущность. И одна замечательная школьная дама сказала ей: «Девочка, я вижу, ты любишь всех детей. Но этого слишком мало…»
– Может, и правда, мало? Быть учителем – редкий дар. Для этого надо иметь в душе сто-о-олько света. И я… понимаете, какая история… повернула в другую сторону. – Она сделала мягкий жест рукой – этакий поворот судьбы. Теперь уже в ее голосе явственно звучали интонации другой Ольги – Вознесенской, Рабы любви. А может, и Аркадиной, и Джульетты, и Маруси из «Цветов запоздалых».
Но так ли уж в другую сторону она тогда повернула? Тем паче, что света в этом лике всегда хватало. Очень точно сказала о ней Паола Волкова, увидев Елену Соловей еще в институтском курсовом спектакле по Лескову: «у этой девочки внутри горит свечка».
«Неистов и упрям, гори, огонь, гори!..»
Уже первокурсницей она снималась у Хамдамова в короткометражке «В горах мое сердце», в роли дочки булочника. А на следующей год – опять в его же короткометражке – «Правдоха». Да и в «Цветах запоздалых» (был такой дивный фильм-спектакль) Хамдамовподсказал ей главное, не будучи даже режиссером-постановщиком. Он помог ей исчислить себя, или как она выразилась:
– Он меня нарисовал… И какая я, и что я могу. Рисунки у него провидческие. Какое-то глубинное зрение. Несколько линий, и ясен образ. Понимаете, какая история, со стороны могло показаться, что Хамдамов выпадает из реальности, на самом деле, это мы движемся наощупь. А он считывает то, что за горизонтом. «Нечаянные радости» снимал без сценария, почти без денег, без второго режиссера, нарушая все сроки. И вместе с тем, он никогда не блуждал в потемках. Это было такое счастье…
Своим непонятным чутьем Рустам Хамдамов сумел сфокусировать ее свет. А ведь «Нечаянные радости» у него так и не случились. Фильм закрыли. Пленка была смыта. Двенадцать лет спустя, выяснилось, что оператор сумел сохранить три с половиной коробки. И на спасенных фрагментах осталось лицо героини. Рустам Хамдамов вставил этот материал в свою нашумевшую «Анна Карамазофф». Вставил так, что кадры с Еленой Соловей должны были стать ключом ко всему фильму. Только лента «Анна Карамазофф» на экраны не вышла, фильм арестовали во Франции. А «Нечаянные радости» стали предвестием «Рабы любви»… Кстати, именно из-за того, что режиссер категорически отказался вырезать ядро «Анны Карамазофф» – тот самый кадр с лицом Елены Соловей, и разгорелся скандал с фильмом во Франции, на Хамдамова смертельно обиделась Жанна Моро. Но Хамдамов видел то, чего не видели продюсеры – точку отсчета, эпицентр света. Гении никогда не создают шедевры по правилам, они их нарушают. Иначе не просверкнет искра. Не сложится в изысканную вязь.
Моя собеседницатогда очень страдала из-за того, что Хамдамов не признан. Не облечен званиями и наградами. И что его находки теряются, словно проваливаясь в «мешок без дна».
– А ведь – гени-ий… – Она произносила это на вдохе, и от этого восхищение в ее голосе делалось еще выше, еще серебрянее.
Но время умеет расставлять акценты, и как хороший постановщик, выстраивает свои крупные планы для вечности. В 2003 году Хамдамов получил гран-при «Культурное достояние нации». И тогда же стал первым в истории российским художником, работы которого при жизни были приняты в современную коллекцию Эрмитажа. Его произведения хранятся и в Третьяковке, и в музее Циммерли американского университета Роткерс, и в Национальной галерее Равенны, и в многочисленных частных собраниях по всему миру. Он поставил уже несколько фильмов. Один из них даже называется «Мешок без дна».
Когда Елена Соловей заканчивала ВГИК, ее брали в Малый театр, собирались ставить на нее «Чайку», рекомендовал не кто-нибудь – Иннокентий Смоктуновский. Но она туда не пошла. Она пошла – замуж. И уехала в Ленинград. Художник, Юрий Пугач, ее муж, родом был с брегов Невы. Уехала и не пожалела. Господь связал этих двоих золотой ниткой, что, говорят, бывает на сто браков – один раз. Когда и в горе, и в радости, как одна душа, когда мазаны одной миррой. Стоп-кадр! – и на всю жизнь. Потом, из-за беременности она упустила роль Миледи в «Трех мушкетерах». Зато родился Паша! Понятно, что эта гиря весов все перевешивала.
Она, по-моему, вообще не умеет сетовать и попусту сожалеть.
Временем нашей с ней встречи датируется дивная фотография, сделанная Валерием Плотниковым. Семья Елены Соловей снята у дерева, видна резная листва, мне отчего-то хочется думать, что это дуб. Муж с детьми стоят за ее спиной, словно прикрывая крылами. А она прикрывает их, точнее, приосеняет крылом. В лице – сосредоточенность и в то же время покой. Счастливое свойство счастливой женщины, которая толкает свой возок с улыбкой, распахивая руки навстречу судьбе. И привечает судьбу, точно ребенка.
Это фото напоминает картину из старинной жизни, когда выходили замуж раз и навсегда.
Даже роли свои она вынашивала, как детей. Приноравливаясь к ним, прорастая в них. Даже если они казались ей в чем-то поперечными натуре. Она все равно начинала их любить.
Первое, что сыграла она в театре Ленсовета, у Игоря Владимирова, была «Победительница».
Театр Ленсовета всегда был моим любимым. Он напоминал мне волшебную шкатулку, музыкальную, со своим особым магнетизмом. Игорь Владимиров, на мой взгляд, недооцененный до сих пор режиссер. Он владел магическим кристаллом. Каждый его спектакль был выдохнут, как картина Клода Моне. Точно родился по мановению, без тяжких черновиков. Импрессионизм в органичной рамке. Причем, даже зритель ощущал себя внутри этого священнодействия.
Елена Соловей сказала мне тогда странную вещь про свою Победительницу. Непостижимым образом это ее толкование слилось с последней сказкой моего учителя – Радия Петровича Погодина.
Радий Петрович оставил эту сказку, уже уходя, как наследство. Его Баба Яга – бывшая красавица, у которой не получилось стать счастливой. Она одинока, потому что не научилась любить. И вдруг
