Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон
Каждый, включая корабельного кота, говорил мне это на борту «Фидора», и им не стоило утруждаться, потому что я и так это знал. Все, чего я хотел, — это сойти на берег в Портсмуте и заявить права на деньги.
Но Хау хлопнул себя по бедру и громко рассмеялся, а его штаб ухмыльнулся и закивал друг другу, как и подобает хорошим придворным. Я верю, что старик был достаточно проницателен, чтобы угадать некоторые мои мысли. Но каковы бы ни были его причины, с того момента он проникся ко мне симпатией.
Собственно, если быть совсем точным, Черный Дик проникся ко мне симпатией чуть позже, минут через пять, когда он и группа избранных приспешников (плюс я и Катлер) удалились в дневную каюту штурмана под ютом, чтобы изучить его карты Бискайского залива.
Мы втиснулись в маленькую каюту, и из ячейки была извлечена карта, развернута и расправлена на штурманском столе с помощью круглых пресс-папье, которые плотно входили в медные уголки стола, удерживая карту на месте.
Хау держал в руке секретные приказы Купера и сам зачитал их вслух, чтобы все слышали. К тому времени, как он дошел до места рандеву — 47 градусов 48 минут северной широты, 15 градусов 17 минут западной долготы от Парижа, — они слушали его, разинув рты. Когда Хау зачитал широту и долготу, все головы склонились над картой, и штурман сделал несколько быстрых вычислений, чтобы перевести неестественную, лягушачью, парижскую долготу в гринвичскую долготу, которую Господь Бог предназначил для использования порядочными людьми. Он поставил аккуратный карандашный крестик в точке рандеву, и мы все ахнули, увидев, как далеко на юг от нее мы находимся.
— Мистер Флетчер, — сказал Хау, — Англия у вас в долгу! — Он повернулся к Снейп-Дугласу, капитану флагмана. — Сэр Эндрю, — сказал он, — немедленно прикажите флоту изменить курс для сближения с противником!
— Так точно, милорд! — ответил Снейп-Дуглас и тут же исчез.
— Видите, с какой проблемой мы столкнулись! — сказал Хау. — Пытаясь прикрыть все французские порты от Кале до Бордо, с возможностью даже того, что негодяи могут пройти через Гибралтарский пролив и стать законной добычей моего лорда Худа и Средиземноморского флота. — Он сделал паузу и торжественно посмотрел нам в лица. — По крайней мере, теперь мы знаем, что эта последняя и окончательная катастрофа не произойдет!
Мы все рассмеялись его шутке, но было видно, какая невыполнимая задача ему была поставлена. Теперь вы можете подумать, что найти флот из ста кораблей — дело легкое. Особенно когда у тебя есть целая вереница резвых фрегатов, растянувшаяся по океану, все в связи друг с другом и передающие сигналы на флагман. Но это не так.
В идеальных условиях с топа мачты горизонт виден на двадцать миль. Так что корабль мог заметить другой корабль в круге радиусом двадцать миль и диаметром сорок. Но это в идеальных условиях. Погода может сократить видимость до кончика вашего носа, если ей так заблагорассудится. А ночью даже самые вышколенные корабли могут потерять контакт, если не повезет. И быстро двигаться тоже нельзя, не тогда, когда нужно держать флот вместе. Это древняя аксиома, но я повторю ее для тех, кто может не знать: лучшая скорость флота — это скорость его самого медленного, самого плохо идущего под парусами члена.
Так что в те первые дни мая 94-го происходил величественный, неуклюжий танец трех великих флотов, маневрировавших по Атлантике, как три толстые, глухие, с завязанными глазами герцогини, пытающиеся найти друг друга на ощупь, начав каждая из своего угла пустого бального зала: Хау с Флотом Канала из Портсмута, Вилларе-Жуайёз с французским Атлантическим флотом из Бреста и, конечно, Ванстабль с Зерновым конвоем из Норфолка, Виргиния. Правила танца были следующие: Зерновой конвой плыл в ужасе от встречи с Флотом Канала и пытался встретиться с Брестским флотом. Брестский флот пытался встретиться с Зерновым конвоем и избежать встречи с Флотом Канала, поскольку у лягушатников не хватало духу на бой.[10]
Тем временем Флот Канала изо всех сил старался догнать любой из двух других и был счастлив обрушить ту же отчаянную ярость на любой из них или на оба сразу, по отдельности или вместе, и совершенно без предубеждения.
И просто чтобы доказать, если вы еще не поняли, что правда удивительнее любого вымысла, 17 мая Флот Канала и Брестский флот фактически прошли сквозь друг друга в густом тумане. Они слышали звон колоколов и выстрелы сигнальных пушек друг друга, но не видели один другого. А на следующий день, когда туман рассеялся, они снова потеряли друг друга.
Но теперь «Куин Шарлотт» ложилась на новый галс, и флот следовал ее примеру. Штурман схватил одно из пресс-папье, когда оно соскользнуло со стола. Он промахнулся, и толстый фарфоровый кругляш разлетелся вдребезги на палубе.
— Не беда, джентльмены! — сказал Хау. — Мы разобьем и побольше, прежде чем закончим! — и, к моему великому удивлению, добавил: — Мистер Флетчер, не соблаговолите ли пройтись со мной по палубе.
Вот это была снисходительность. Бедному старому Катлеру подсунули Кертиса, капитана флота, и поспешно отправили обратно на его корабль. Хау взял «Фидор» под свое командование, так как ни один адмирал не мог иметь слишком много фрегатов, и он хотел, чтобы тот был вместе с остальными, впереди флота.
А тем временем я получил полчаса безраздельного внимания самого Черного Дика. Он заставил меня пересказать всю мою историю, от «Беднал Грин» до «Джона Старка», «Декларейшн» и моего побега с приказами Купера в кармане. Он слушал не перебивая, за исключением одного раза. Я дошел до того момента, где утверждал, что поступил на службу в флот янки в качестве своего рода неофициального шпиона (к тому времени я и сам в это почти поверил), и собирался объяснить свои патриотические мотивы. Но он поднял руку и посмотрел на меня свысока.
— Мистер Флетчер, — сказал он, — да будет вам известно, что я питаю отвращение к шпионажу в любых его формах. — Но тут он ухмыльнулся и помахал передо мной приказами Купера. — Достаточно того, что у меня в руках вот это. Прошу вас, продолжайте, но больше мне о шпионах ни слова!
Когда я закончил, он кивнул и расспросил меня о деньгах Койнвудов и о том, кто мои друзья на берегу.
Собственно, друзей у меня не было — по крайней мере, в том смысле, в каком он это понимал. Ибо он прощупывал, какова моя политическая позиция. Будучи знатным вельможей и родственником короля, он был тори из тори и искал малейший намек на виггерство, нонконформизм или подобные болезни. Конечно, во мне не было ничего из этой чепухи. Да и вообще, у меня не было вкуса ни к религии, ни к политике (и до сих пор нет, хотя, как всякий деловой человек, я всегда был англиканцем-тори. Это просто здравый смысл).
Так что Хау мудро кивал на мои ответы.
— Что ж, молодой Флетчер, — сказал он, — я вами доволен! Так что я оставлю вас здесь, со мной, на борту «Куин Шарлотт», и если, как кажется вероятным, вы станете тем средством, что поможет мне захватить Зерновой конвой или принудить Вилларе-Жуайёза к бою, то можете считать меня своим другом. — Он посмотрел на меня, чтобы оценить мою реакцию. — Я представлю вас ко двору, — сказал он, — и вы можете рассчитывать на другие мои милости.
— Благодарю вас, милорд, — сказал я, — я осознаю честь, которую вы мне оказываете.
И я действительно ее осознавал. Я осознавал честь и гадал, какова будет цена. И я был прав, что гадал. Ибо я в то время не знал, насколько огромным было состояние моего отца. И я не знал, что он был своего рода банкиром для партии тори, что и объясняет, почему лорд Хау был так заботлив к наследнику этого состояния, ибо не было бы чертовски трагично, если бы я унес все эти деньги в стан противника?
Так что я не знал всех фактов, но о некоторых догадывался. Потому что если Черный Дик хотел видеть меня своим приятелем, это означало, что он видел во мне ценный актив для той фракции, с которой пил кларет, бывая в Лондоне. Он, кузен короля Георга! Это означало… это означало… Боже мой! Это означало, что я не только богат, но и могу вращаться среди знати. Я мог бы получить себе титул: сэр Джейкоб Флетчер! Лорд Флетчер Полмутский! У меня мог бы быть дом в городе, один в деревне, вереница сочных любовниц и благородная, белоснежная, трепещущая девственница в жены.
