Жар-птица (кто предал российскую демократию) - Андрей Владимирович Козырев

Я ответил, что доверие президента — честь для меня. И добавил, что не думаю, что мы дойдём до необходимости говорить о правительстве в изгнании. При этом я понимал, что такое предуведомление будет полезным. Я собирался сделать это конфиденциально, чтобы не появились сомнения в нашей победе. Все, включая преступников в Кремле, должны почувствовать нашу решимость вернуть Горбачёва и отдать под суд путчистов. Ельцин согласился.

В разговоре с Ельциным я упомянул Горбачёва, прекрасно сознавая возможную реакцию, и поэтому почти не удивился эмоциональному ответу президента.

— Я знаю, что Горбачёв вам нравится больше, чем я. Мне не раз говорили об этом. Но не забывайте, что вы едете в качестве посланника президента и правительства Российской Федерации. Почему мы всё время должны призывать к возвращению Горбачёва? Это Шахрай начал. И я согласился упомянуть Горбачёва на пресс-конференции. Но людям нет до него дела. Они поддерживают президента России.

— Согласен. И мы с Шахраем тоже не питаем иллюзий по поводу Горбачёва, — сказал я. — Мы все знаем разницу между ним и первым всенародно избранным президентом России. Однако на Западе многие доверяют Горбачёву. Мы должны призвать к возвращению Горбачёва и выступить как защитники закона. Это обеспечит нам международную поддержку.

— Возможно, вы правы. Сначала надо разбить заговорщиков, а затем сделать так, чтобы Горбачёв не смог их или таких же клоунов, как они, снова назначить, — Ельцин был погружён в свои мысли и разговаривал как бы сам с собой.

— Я восхищаюсь вашим мужеством, Борис Николаевич, — сказал я ему на прощание. Он встал, и мы обнялись. «Нужный человек оказался в нужном месте и в нужное время, чтобы изменить историю», — подумал я, выходя из кабинета.

«Поддержите нас»

Пока я ждал машину, чтоб добраться до аэропорта, я позвонил своему другу Аллену Вейнстейну, тогда президенту вашингтонского Центра за демократию (позднее он стал Архивариусом Соединённых Штатов, то есть главой Национального управления архивов и документации). Я описал ему ситуацию в России, а он рассказал о несколько растерянной реакции Запада.

Аллен предложил мне написать комментарий для мировых СМИ. Я согласился. За пятнадцать минут мы прямо по телефону набросали главные тезисы, надеясь, что нас не разъединят. На основе этих набросков Вейнстейн написал статью, и утром 21 августа она вышла в качестве редакционной в The Washington Post. Это было первое прямое обращение из мятежного российского Белого дома к американской публике. Заголовок говорил сам за себя: «Поддержите нас».

Около полуночи я покинул Белый дом. У меня в памяти осталась поразившая мое воображение картина. На площади собрались десятки тысяч людей, внешне атмосфера была скорее весёлая, чем тревожная. Парни и девушки в джинсах Made in USA смешались со своими ровесниками в военной форме, стоявшими у танков. Гражданские угощали военных бутербродами, иногда они вместе пели песни. При этом все думали о том, что будет дальше. Военные ждали приказа и не знали, каким он окажется. Гражданские не знали, рискнут ли люди в погонах открыть огонь, если получат такой приказ. А если рискнут? Несмотря на внешнее спокойствие, воздух был наэлектризован.

Я позвонил домой, жена Ирина сказала, что наша одиннадцатилетняя дочь Наташа переночует у одноклассницы. Её родители сами предложили убежище, догадываясь, в какой опасности находится моя семья. Той ночью я понял, за каких людей мы боремся.

Мой друг и помощник, молодой дипломат Андрей Шкурко отвёз меня в Шереметьево на личной машине. По дороге мы прикидывали, как мне избежать ареста в аэропорту. Московские гэбэшники, решили мы, будут действовать по простой схеме. Раз мне как министру положено проходить через вип-зал, значит, там меня и будут ждать. И скорее всего, они решат, что лечу я в Лондон — я был уверен, что они прослушивали наши телефонные разговоры с британским посольством. Но на самом деле я летел в Париж, так как билетов в Лондон не было. И в вип-зал я не пошёл, встал в очередь на обычную регистрацию. Наш расчёт оказался верным. Гэбэшники меня так и не вычислили — об этом мне позже рассказали коллеги из министерства иностранных дел СССР.

Несмотря на то, что моя виза и направление вылета не совпадали, пограничники беспрепятственно пропустили меня на паспортном контроле — похоже, они были за нас. Во всяком случае мне так показалось, и я всегда буду вспоминать их с признательностью. Революция начинается, когда люди в форме чувствуют то же, что и все остальные. Это единство и делает радикальные перемены возможными.

Не успел я занять своё кресло в самолёте, как ко мне подошла стюардесса и тихо сказала: «Вы российский министр? Мы узнали вас. Вы летите в командировку? Мы так и подумали. Добро пожаловать!» В течение трёх часов полёта меня обслуживали по-королевски.

Когда началась подготовка к посадке, уже сам командир экипажа подошёл ко мне и спросил, встречает ли меня кто-нибудь у трапа самолёта. Я оценил скрытое значение этого вопроса, который несведущему человеку мог бы показаться простой вежливостью. Но я-то знал, что согласно международному праву, воздушное судно является территорией «страны флага», то есть той страны, где оно зарегистрировано. Пока я не перешагну порог самолёта, я буду находиться на территории Советского Союза. Поэтому гипотетически советские агенты (особенно обладающие дипломатическими паспортами) могли бы войти и удерживать меня в салоне в качестве заложника, не допуская ко мне французских представителей и требуя моего возвращения обратным рейсом. Примерно так они поступали, когда пытались помешать советским перебежчикам.

Видимо, и командир слышал о подобной тактике. Я сказал ему, что определённо не рассчитываю встречаться с советскими представителями в Париже, тем более у выхода из самолёта. Но буду рад, если меня встретят французские официальные лица, как это принято в случае визитов на высоком уровне. «Хорошо, — понял мой замысел командир. — В таком случае мы не откроем дверь, пока французские официальные лица не подойдут к порогу. Если появится кто-то другой, думаю, могут возникнуть технические проблемы с этой дверью. Знаете, её давно уже пора отремонтировать. Не беспокойтесь, мы всё сделаем, как надо». И опять я подумал, что путч, да и вся советская система, были обречены.

Когда мы приземлились, сотрудник протокола французского МИДа вместе с группой людей, очевидно охраной, встретил меня прямо у дверей лайнера. С тех пор они неотступно сопровождали меня.

Французы помогали во всём: от организации встреч с послами США и некоторых других стран до проведения пресс-конференций. Однако беседы, проведённые во французском МИДе, меня скорее разочаровали. Я чувствовал,