Флетчер и Славное первое июня - Дрейк Джон

— Мой милый Сэм! — сказала она наконец. — Где ты их нашел?

— Они меня нашли, — ответил он. — Пришли в «Синий кабан», как в объявлениях было сказано. И хозяин за мной послал. Сначала они нервничали, потому что не знают, где он, а в объявлении как раз об этом спрашивалось, но у них было кое-что получше, не так ли?

— Если они видели, как этот выродок убил боцмана, почему они так долго молчали? — спросила она.

— Потому что моряки друг на друга не стучат, — сказал он, — а третий, который был свидетелем убийства, этот парень Полперро, убедил Оукса и Пегга, что боцман это заслужил. Похоже, боцман был немного скор на расправу с командой, и все его ненавидели.

— Ты знаешь, что это значит, любовь моя? — спросила леди Сара.

— Да, — ответил он, — у вас есть последнее, что вам было нужно.

— Да! Да! Да! — сказала она и потянулась расстегнуть пряжку на бриджах Слайма.

— Вы теперь отдадитесь на милость правосудия, как и говорили? — спросил он.

— Да! — сказала она, дергая его рубашку и жилет, чтобы распахнуть их и почувствовать его обнаженную плоть.

— Но риск? — сказал он. — Откуда такая уверенность, что вы выиграете?

Она на мгновение перестала копаться в его одежде.

— Сэм, — сказала она, — я не соглашусь ни на что меньшее, чем дом моего покойного мужа, его титул и все его деньги. Я не буду жить в тени и в страхе ареста. А другого пути к этому, кроме как через суд, нет. Я уже говорила тебе, как я разобью обвинения, выдвинутые против меня, и я медлила с этим лишь до тех пор, пока мы не нашли и не убили этого выродка или не нашли… — и она улыбнулась, снова принимаясь за дело, — пока мы не нашли то, что ты нашел сегодня, любовь моя… Ох! — выдохнула она. — Осторожнее с этой пряжкой… Помоги мне их снять! — сказала она, пытаясь стащить с себя пару обтягивающих, телесного цвета панталончиков, не слезая с его колен.

— Что это, во имя всего святого? — спросил Слайм, держа в своей широкой, волосатой руке прозрачные штанишки.

— Последний писк из Парижа, любовь моя, — сказала она. — Разве не элегантная вещь? Они из вязаного шелка. — Она вздохнула и устроила свой обнаженный зад у него на коленях.

— Из Парижа? — ахнул он. — Но ведь с французами, черт меня подери, война, разве нет?

Ответа он не получил, ибо она уже насадила себя на его кол и качала бедрами взад-вперед, откинув голову и закрыв глаза. В этот момент Слайм и сам потерял интерес к разговору.

*

Однако леди Сара не сразу явилась к мировому судье. Предстояло еще сделать много дел, практических и незначительных, а также одно очень важное и крупное. Так что последовали несколько дней напряженной деятельности, пока Сэм Слайм не нанял почтовую карету, чтобы отвезти их обоих на север, к следующему этапу кампании леди Сары. Ибо ее сын Виктор остался тяжело раненным после своей провальной попытки покушения на семью Тейлоров, и было жизненно важно что-то с этим сделать, чтобы обеспечить безопасность самого Виктора.

*

Мировой судья Гардинер, хоть и был государственным служащим, наотрез отказался держать Виктора Койнвуда под своей крышей на время длительного выздоровления. Поэтому вскоре после операции Виктора вынесли через парадную дверь и перевезли в благотворительную больницу при приходском работном доме. В качестве уступки его званию ему выделили отдельную палату, и хирург мистер Уоллес навещал его ежедневно.

Там его денно и нощно поочередно охраняли братья Плаурайт: Адам, собственно приходской констебль, Ной, исполняющий обязанности приходского констебля, и их младший брат Абрам. Адаму доверили его долю дежурства лишь после того, как он торжественно поклялся мистеру Гардинеру на Библии, что не задушит Виктора, если останется с ним наедине.

*

И вот, поздним вечером 6 октября 1793 года, когда к Виктору явились двое неожиданных посетителей, их встретил сам Адам, все еще неловко ступая на свой новенький, ладный деревянный протез.

Комната Виктора обычно служила кабинетом больничного клерка и располагалась сразу у вестибюля на первом этаже. Она была просторной, легкодоступной и имела ценное преимущество в виде зарешеченных окон. Обычно они служили для того, чтобы не пускать публику к сейфу клерка, но теперь они помогали удерживать мистера Койнвуда внутри. Не то чтобы он был в состоянии бежать.

Ночью, когда двери больницы запирались, швейцару разрешалось разводить огонь в вестибюле, высоком, продуваемом сквозняками, с каменными плитами на полу. Обычно он делал обход в течение ночи и время от времени возвращался, чтобы согреться и приложиться к бутылке, которую держал в своей каморке. Но теперь он привык коротать время с тем из братьев Плаурайт, кто был на дежурстве, и они сидели, болтали и выкуривали трубку-другую у огня. Это было приятное занятие, которое нравилось всем и которое все считали лучшим, чем обычные обязанности.

Но в ту ночь швейцара и Адама Плаурайта потревожил резкий стук трости, колотившей в дверь. Ворча и бормоча, швейцар отодвинул тяжелые засовы и приоткрыл одну половину больших двустворчатых дверей.

Вошли мужчина и женщина, явно дворяне, и Адам Плаурайт поднялся со стула и в знак уважения снял шляпу. Он вгляделся в пару, которая стояла поодаль от света камина и фонаря швейцара. Мужчина был джентльменом с головы до ног: от щегольской круглой шляпы с загнутыми полями и многослойной пелерины дорожного плаща до носков сверкающих сапог. Дама была вся укутана в плащ, так что ее нельзя было разглядеть.

— Добрый вечер! — сказал мужчина, судя по голосу, лондонец. — Мое имя Слайм, и у меня срочное дело к мистеру Виктору Койнвуду. Мне сказали, что он здесь.

— Э-э… — протянул швейцар, не зная, что делать. — Это по части мистера Плаурайта, нашего констебля. Вон он, у огня.

При упоминании имени Плаурайта дама схватила джентльмена за руку и что-то настойчиво зашептала ему на ухо. Они обменялись несколькими словами, и наконец Плаурайт услышал, как джентльмен сказал:

— Если вы уверены, что сможете… только если уверены.

— Да, — отчетливо произнесла дама и откинула капюшон.

Плаурайт пошатнулся на своем деревянном протезе. Даже в полумраке он узнал ее. Ни один мужчина, однажды увидевший ее, не забывал этого лица.

— Это она! — выдохнул он. — Леди Сара Койнвуд.

Но она уже скользила к нему, пуская в ход свои чары. Мягкие складки капюшона вокруг шеи и отсветы огня на лице сыграли свою роль, но Слайму пришлось с изумлением покачать головой, видя, как преобразился этот флегматичный, коренастый мужчина средних лет, попав под ураган ее обаяния. У бедняги не было ни единого шанса. Он прошел путь от ненависти до обожания секунд за десять.

— Мой дорогой мистер Плаурайт, — сказала она, — вы человек, глубоко оскорбленный, и рана, что вы понесли, постоянно в моих молитвах. Я пришла воззвать к вашему милосердию, как к богобоязненному англичанину…

— О! Э-э… — пробормотал Плаурайт и в замешательстве переступил с ноги на ногу.

— Я приехала в Лонборо, чтобы отдаться на милость Закона, — сказала она, — я, которая в этом деле столь же несправедливо обижена и ранена, как и вы, храбрый мистер Плаурайт, — а может, и более того!

— Э-э? — переспросил Плаурайт.

— Именно так, — ответила она. — Скоро вы услышите всю историю, мой дорогой сэр, но сначала я молю вас об одной услуге во имя дорогой матери, что родила вас и чью память, я знаю, вы свято чтите. Дорогой матери, чьи слезы омывали вас, когда вам было больно, и чьи поцелуи исцеляли ваши раны.

Плаурайт сглотнул, захлебнувшись от нахлынувших чувств.

— Моя… моя… моя старая матушка? — сказал он, и голос его задрожал, а на глазах навернулись слезы. Швейцар громко шмыгнул носом, и даже Сэм Слайм вспомнил о своем детстве.

— Да, — сказала она, — я прошу провести последний миг с моим сыном Виктором, прежде чем меня заберут в тюрьму. Я прошу о том, о чем просила бы любая мать.

Плаурайт достал большой пестрый платок и громко высморкался.

— Да благословит Господь вашу милую душу, мэм! — сказал он, глубоко тронутый. — Вы увидите его сию же минуту, и дьявол забери всякого, кто встанет у вас на пути!