Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин
Осмотревшись, я увидел, что это идеальное место для засады. Дорога здесь проходила по узкой лощине, с обеих сторон стиснутой густыми, в человеческий рост, полями гаоляна. Высокие, прочные стебли служили лучшей маскировкой. Я разделил свой крохотный отряд. Левицкий с тремя бойцами — на левой стороне, я с остальными — на правой. Лошадей и мулов мы отвели в глубь зарослей и привязали, зажав им морды торбами с сеном, чтобы не заржали в самый неподходящий момент.
Началось ожидание. Мы залегли в густых, пыльных зарослях, превратившись в слух и зрение. Жаркое полуденное солнце пекло нещадно. Над головой монотонно гудели насекомые. Воздух был неподвижен и тяжел, пах горькой полынью и пылью. Час сменялся часом. Тишина становилась почти невыносимой, и я уже начал сомневаться в собственном плане. А что, если они не купились? Что, если пошли другой дорогой или вовсе отказались от погони?
Но я гнал эти мысли. Они должны были прийти. Их жадность, уязвленная гордость и уверенность в том, что мы — легкая, трусливая добыча, должна, обязана была привести их к нам!
И вот, когда солнце уже начало клониться к закату, старый казак Парамон, лежавший рядом, вдруг напрягся. Он приложил ухо к земле.
— Идут, — прошептал он, — как есть идут! Кони иноходью скачут. Много!
Я тоже припал к земле. Сначала это был лишь едва уловимый гул, вибрация, бегущая по пересохшей почве. Но с каждой минутой она становилась все отчетливее, превращаясь в дробный, размеренный перестук.
Стук десятков конских копыт.
Глава 6
Глава 6
Стук копыт становился все отчетливее, и вскоре из-за поворота показался головной дозор — трое всадников в до боли знакомых синих халатах. Они ехали беспечно, растянувшись по дороге, уверенные в своем полном господстве на этой земле. За ними, поднимая тучу пыли, двигался основной отряд. Присмотревшись, я заметил, что конных хунхузов человек сорок, не больше. Видимо, остальным не хватило лошадей для погони.
Они въехали в лощину. Мои люди дисциплинированно ждали сигнала. Прекрасная маскировка делала свое дело: хунхузы и не догадывались о засаде. Лишь высокие, густые стебли гаоляна по обе стороны дороги, казалось, лениво качались на ветру. Я ждал, давая им втянуться поглубже, в самое сердце заботливо приготовленной западни. Когда последний всадник миновал позицию Левицкого, мой крик разорвал тишину.
— Огонь!
И лощина взорвалась грохотом. Короткий, как удар топора, слитный залп ударил по колонне. Свинцовый ливень буквально смел хунхузов с седел. Лошади дико заржали, вставая на дыбы, сбрасывая раненых и мертвых. Отстрелявшись из ружей, мы взялись за револьверы. Передние ряды смешались с задними, превратившись в воющую, мечущуюся кашу из тел, конского храпа и предсмертных криков.
Частый огонь из револьверов, прицельный и хладнокровный, довершил разгром. Не больше пятнадцати хунхузов, уцелевших в этой мясорубке, сумели развернуть своих обезумевших коней и, не пытаясь отстреливаться, в панике хлестали их нагайками, уносясь туда, откуда пришли.
Преследовать их я не стал. Ловушка захлопнулась идеально, и искушать судьбу, бросаясь в погоню по неизвестной местности, было бы несусветною глупостью.
Бой длился не больше минуты.
Потерь с нашей стороны не было — лишь один из каторжан получил легкую царапину в плечо.
— Прикончить раненых, — бросил я коротко. — Оружие, порох, лошадей — собрать!
Мы вышли из укрытий и методично начали добивать раненых и еще живых, кого-то придавила лошадь, кто-то неудачно выпал из седла, а кого-то выбила пуля. Вот уж кого было жалко, так это коней.
Мы быстро собрали трофеи — занятие, всегда веселящее кровь воинов. Особенно радовался Парамон, подбирая брошенный кем-то почти новый штуцер. Один из убитых хунхузов был совсем еще мальчишкой, лет шестнадцати. Старый казак, перевернув его тело сапогом, лишь сплюнул в сторону.
— И этого черти в пекло утащили… — проворчал он. — Совсем щеглов набирать стали.
На нашу долю досталось пяток целых коней — не самой лучшей стати, но вполне пригодных под седло, дюжина исправных фитильных ружей, порох и пули. Негусто, но в нашем положении — и то хлеб. А самое главное — теперь безбоязненно можно было двигаться дальше. Вряд ли какая-нибудь мразь посмеет нас теперь потревожить.
Эйфории от легкой победы не было — скорее, осталось мрачное чувство исполненного долга, как у волков, задравших наглую собаку, что забрела на их территорию. Мы ехали по той же плодородной долине, и мирный, почти идиллический пейзаж теперь, после въевшегося в ноздри запаха крови и пороха, казался чуждым, почти нереальным.
По обе стороны дороги трудолюбивые маньчжуры и китайцы убирали урожай. Их терпеливый, вековой труд был виден во всем: в аккуратных крестах сложенной чумизы, в золотых горах кукурузы у каждой фанзы, в том, как сытые быки без понукания тащили по полю легкие санки, груженые урожаем. Но на лицах этих людей не было радости хозяина, собирающего плоды своих трудов. Был лишь страх и покорность судьбе.
— Посмотри на них, Владимир, — сказал я тихо, обращаясь к Левицкому, который ехал рядом. — Какой честный, порядочный народ. Вспомни, как благородно сказал умирающий хозяин той фанзы, где мы приняли бой: «Я исполнил долг гостеприимства». Признаюсь тебе, я раньше думал, что китайцы — все как один лживые, изворотливые твари. Но нет. У них тоже есть благородство! И ни один из них не ест даром хлеб, каждый гнет спину от зари до зари. А любой башибузук, любой вшивый бандит делает с ними что хочет.
Левицкий молча кивнул. Мы как раз проезжали по местности, где следы этого насилия виднелись повсюду: брошенные, почерневшие от дождей фанзы, целые деревни, от которых остались лишь заросшие бурьяном остовы.
— Шайка в сорок сабель, которую мы только что раскидали, — продолжал я размышлять вслух, — держала в ужасе всю эту долину. Всю! Сотни, тысячи душ. Одной роты наших стрелков хватило бы, чтобы очистить этот край от Силинцзы до самого Желтого моря. А так здесь на сотни верст царит закон сильного. Несчастные местные жители: китайцы, эвенки, нанайцы, маньчжуры — рабы китайских ростовщиков, таких как Тулишен, и их хунхузов, выбиваются из сил, как волы, таща на себе все хозяйство этого
