Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

Им не понадобилось много времени. Из толпы шагнул вперед один, потом второй, третий. Через минуту передо мной стояло девятнадцать человек. Девятнадцать пар глаз, горевших дикой, застарелой ненавистью. Оружия им не хватило, так что пришлось вооружить их тем, что было — тесаками-дао и бамбуковыми копьями.

Едва собравшись, мы двинулись налегке, освещаемые закатным солнцем. Впереди бесшумными тенями скользили нанайцы. Жену Чжао несли на импровизированных носилках двое бывших няньцзюней — бинтованные ноги, обычные среди знатных китаянок, не позволили бы ей сделать и шагу.

К тому времени, как багровое солнце умерло за дальним хребтом, окрасив небо в цвета запекшейся крови, мы были на месте. С заросшего колючим кустарником перевала открывался вид на логово врага. В глубокой, поросшей лесом лощине, прилепившись к отвесной скале, словно осиное гнездо, темнели строения старого монастыря. Из трубы главной кумирни уже вился ленивый, сытый дымок — бандиты разжигали очаг для своего праздника. В окнах, как желтые глаза хищника, зажигались первые огни.

Короткий жест. Отряд беззвучно растворился в складках местности, впиваясь в склоны, оплетая монастырь смертельной паутиной. Мы залегли, превратившись в камни, кусты, тени — в часть этой древней, безразличной земли.

Над ущельем повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь шепотом ветра. Оставалось лишь дождаться, когда яд и хмель сделают свое дело.

Дождаться начала пира стервятников, чтобы превратить его в их собственные поминки.

Глава 9

Глава 9

Время шло. Настала чернильная, безлунная ночь. Старый даосский монастырь, прилепившийся к скале, тонул во тьме. Единственным признаком жизни были тусклые, маслянистые огни в бойницах да разнузданный гвалт, выплескивавшийся наружу.

Внутри шел пир.

Пьяный рев, взрывы грубого хохота и надрывные, фальшивые ноты какой-то песни эхом бились о стены ущелья. Они праздновали. Праздновали удачный выкуп, богатую добычу и собственную безнаказанность.

Я лежал, вжавшись в холодную, сырую землю, и слушал. Каждый этот вопль, каждый аккорд их веселья отдавался в висках. Рядом, не шевелясь, застыли мои бойцы: полсотни монголов Очира, казаки Парамона и Беседина, нанайцы во главе с Ороканом и девятнадцать моих новых «факельщиков», чьи глаза горели в темноте диким огнем. Их лица были нечитаемы, но я чувствовал напряжение, висевшее в воздухе.

Сколько нужно аконита, чтобы свалить полсотни здоровых, пьяных мужиков? Мы с Ичигеном сыпали его в бочонки «на глазок». А если доза слишком мала? Если они просто проблюются и озвереют еще больше? Тогда нам придется брать штурмом. И тогда кровь польется рекой. Наша кровь.

Время тянулось, как смола. Десять минут. Полчаса. Мучительный час. Гвалт внутри не стихал, и с каждой минутой в груди нарастал холодный, липкий страх.

И тут что-то изменилось.

Пьяная песня, которую кто-то затянул особенно громко, вдруг оборвалась на полуслове. Нелепо, будто певцу зажали рот. Наступила короткая, звенящая тишина. А потом ее разорвал другой звук. Не крик ярости. А удивленный, булькающий вскрик.

Раздался грохот опрокинутой скамьи и глухой удар тяжелого тела об пол.

Смех сменился испуганными, вопрошающими выкриками. Кто-то начал кашлять — долго, мучительно, с рвотными позывами.

Я ухмыльнулся в темноту. Жатва началась.

Я поймал взгляд Орокана и кивнул на Сяо Ма и Ичигена.

— Посмотрите. Быстро!

Они бесшумно скользнули во тьму, растворились у стен. Ждать пришлось недолго. Они появились так же внезапно, как исчезли.

— Тай-пен, — прошептал Ичиген, его глаза горели в темноте. — Стены пустые. Часовых нет. Сяо Ма добавил, задыхаясь от волнения: — Все внутри. Двери настежь. Путь свободен!

Я медленно поднялся, хрустнув затекшими коленями. Оглядел своих бойцов.

— Ну что, господа… стервятники? — тихо сказал я, и в голосе моем не было ни жалости, ни злорадства. Только холодный расчет. — Похоже, пир для нас уже накрыт. — Тихо действуем, — прошипел я, собирая командиров в тени стены. — Никаких выстрелов до моего приказа. Только холодное оружие.

Стены монастыря были невысокими, но гладкими. В полной тишине мы подвели коней вплотную к камням, в мертвой зоне, не просматриваемой из бойниц.

Один из монголов, вскочил на седло, и вот он уже на стене. Сверху полетела веревка. Через минуту мы все были наверху. Бесшумно спрыгнув во внутренний двор, мы замерли, растворяясь в тенях.

Картина, открывшаяся нам, была пострашнее иной битвы.

Двор был залит светом догорающих костров. И повсюду… повсюду были люди. Десятки хунхузов. Но они не ждали нас с оружием. Они успешно умирали без нашей помощи.

Один, стоя на коленях, извергал из себя черную рвоту с кровью. Другой, сидя у стены, слепо тыкал тесаком в пустоту, отмахиваясь от невидимых демонов. Третий бился в судорогах, его тело выгибало дугой на утоптанной земле. Тот самый пир который мы слышали, превратился в театр кабуки, поставленный самой Смертью. Аконит работал.

— Добить, — мой шепот прозвучал вот тьме, как шелест змеи. — Тихо. Без шума.

И начался танец со смертью. Мои бойцы разделились и пошли по двору, методично и безжалостно. Монголы работали быстро, как мясники на бойне — короткий, точный удар ножом в сердце или под ребро. Нанайцы действовали как охотники, добивающие раненого зверя.

Но «факельщики»… О, эти упивались моментом. Я видел, как один из них, тот самый с бычьей шеей, медленно, с наслаждением, топтал сапогом горло корчащегося бандита, вымещая всю свою накопленную ненависть. Они не убивали. Они казнили.

Мы почти закончили зачистку двора, когда дверь одного из боковых храмовых зданий с треском распахнулась. На пороге стоял хунхуз с ошалелым, но ясным взглядом. За его спиной виднелись другие.

Увидев нас он взвыл.

Да они трезвые! Вот же ублюдки! Видимо, те, кто предпочитал водке опиум или просто не успел приложиться к бочонку.

Их было не больше десятка, но это были отборные, вооруженные до зубов бойцы. Они с яростным ревом бросились на нас.

— Огонь! — рявкнул я, понимая, что тишина кончилась.

Я выхватил «Лефоше», привычно взводя курок.

Грохот моего револьвера в замкнутом дворе прозвучал как удар грома. Ближайший бандит схватился за грудь и упал.

Но остальные уже врубились в наши ряды. Зазвенела сталь. Один из «факельщиков» сцепился с бородачом, оба рухнули на землю, катаясь и пытаясь всадить нож в горло противника. Орокан отбил удар тесака-дао и коротким движением копья проткнул нападавшему бедро.

Началась яростная, грязная резня.

Двор был наш и зачистку надо было продолжить.

— Внутрь! — рявкнул я. — Добить!

Я, Орокан и двое «факельщиков», ворвались первыми. Комната была пропитана дымом и сладковатой вонью опиума.

За опрокинутым столом, тяжело опираясь на него,