Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко
— Не хорошо это начальник, читать молитвы неверных — осуждающе покачал головой Бауржан, когда проводник после скудного ужина отправился проверять яков — Нельзя так. Ты же не буддист, в их бога не веришь.
— Не верю Баке — согласился я — Но я никого чтением сур и мантр не оскорбляю, я можно сказать изучаю буддизм. Это этнография. На севере я изучал верования инуитов, а в Азии — местные. Даже в христианских духовных семинариях изучают другие религии. Священнослужителям это нужно для более эффективной миссионерской и пастырской работы, чтобы знать верования и ценности людей других конфессий. Так что считай, что я просто занимаюсь исследованиями, а не молюсь.
На третий месяц пути мы впервые столкнулись с тибетскими властями.
Монастырь, стоявший на скалистом уступе над узкой долиной, мы заметили издалека: белёные стены, украшенные тёмно-красными балками, и ряды молитвенных флажков, трепещущих на ветру. Дорогу нам преградили трое всадников в длинных халатах-чубах, подпоясанных широкими ремнями. При них были старые кремнёвые ружья и кривые тибетские сабли. Старший, с косматой бородой и в жёлтой шапке, что сразу выдавала в нём чиновника из амбанской канцелярии, требовательно поднял руку.
Наши проводники тут же спешились, сложили ладони на груди и низко поклонились. Мы последовали их примеру, стараясь не выделяться. Арсений, как ни в чём не бывало, достал из вьюка книжицу сутр, раскрыл её и стал напевать молитву на скверном, но понятном тибетском. Я подхватил — благо мантру уже зубрил наизусть.
Чиновник нахмурился, разглядывая нас. Потом сказал что-то монаху, который подошёл из ворот монастыря. Тот был худ, с выбритой головой, в тёмно-бордовой рясе, и смотрел на нас с любопытством, как смотрят на редких зверей. Монах долго прислушивался к нашему чтению, а затем неожиданно улыбнулся и кивнул. Видимо, наш акцент его позабавил, но слова он признал верными.
— Откуда идёте? — спросил чиновник на ломаном уйгурском, коим он, похоже, пытался нам облегчить жизнь. Обратился он именно ко мне, напрочь проигнорировав тибетцев и казаха-разведчика.
— Из Хотана, — ответил я, внутренне холодея, похоже моя маскировка местных не обманула — в Лхасу. Мы паломники. Присоединились к торговому каравану уважаемого Бауржана, чтобы не идти одним через перевалы.
С этими словами я указал на книжицу Арсения, а затем поднял к губам чётки, что мы прикупили ещё в Кашгаре.
Чиновник долго молчал, щурясь на нас, а потом прямым текстом спросил, какие дары мы приготовили монастырю. Такого мы ожидали. Бауржан вытащил из мешка пару кусков чая-кирпича, зеркальце и полоску коралла. Увидев подарки, чиновник заметно смягчился.
— Лхаса далеко, — произнёс он. — Дорога трудна. Но монастырь примет вас на ночь.
Во дворе монастыря нас встретил запах ячьего масла и кислого молока. Монахи усадили нас у низкого очага, угостили масляным чаем и цампой. Я чувствовал, как за каждым нашим движением следят десятки глаз. Арсений, бледный и всё ещё слабый от высоты, сидел с видом усталого паломника, делая вид, что углублён в молитвы. Бауржан напротив держался настороженно — ему не нравились ни рясы, ни молитвенные барабаны, что гулко крутились в углу.
После ужина к нам подошёл старший лама, человек с проницательным взглядом и голосом, звучавшим так, словно он смеётся над каждым словом. Он задал несколько вопросов — о том, где мы родились, каким святыням поклонялись в пути. Я отвечал, что наш путь лежит через многие святые места, что мы ищем просветления. Лама долго смотрел на меня, словно пытаясь заглянуть внутрь. Но в конце лишь рассмеялся и сказал:
— Все ищут просветления. Даже те, кто идёт не туда. И запомни, лож не скрыть, если ты честный последователь учителя, то тебе ничего не грозит, но если нет… — Лама не договорил, однако я его прекрасно понял. Нам не верили, и почти открыто угрожали расправой.
Ночью я долго не спал. В темноте слышал, как монахи переговариваются о нас. Их слова я почти не понимал, но уловил несколько знакомых: «передать», «чужаки», «амбан». Это заставило меня похолодеть.
— Сидор, — шепнул Арсений, повернувшись ко мне, — завтра двинемся на рассвете. Они слишком уж внимательно к нам приглядываются.
Так и сделали: едва рассвело, мы поклонились ламам, оставили ещё пару подарков и, не задерживаясь, тронулись дальше. За спиной ещё долго звенели молитвенные колокольчики, а у меня в душе не отпускало ощущение, что монахи будут помнить нас дольше, чем нам хотелось бы.
После Нгари путь стал несколько легче, поселений и монастырей становилось на нашем маршруте всё больше и больше. Каждый день мы рисковали нарваться не на кочевников или монахов, а на чиновников амбаня, для которых любой чужеземец — шпион.
В одном из ущелий нас остановил отряд всадников — в длинных чубах, с ружьями, украшенными латунными бляшками. Их старший, невысокий, но с острым взглядом, сразу потребовал документы. Наши тибетские проводники почтительно поклонились, а я, скрывая волнение, достал свёрток: «пропуск паломника», выданный ещё в Хотане. За него нам пришлось изрядно заплатить, и вот сейчас предстояло проверить, не выбросили ли мы деньги на ветер. На пропуске было больше печатей и подписей, чем на официальном донесении в Генштаб.
Сертификат на право торговли и пропуск каравану к перевалам Непала старшего почти не заинтересовали, а вот наши с Арсением документы он не вернул. Чиновник долго вертел бумагу, разглядывал печати, потом подозрительно уставился на наши лица.
— Лхаса не любит чужаков, — сказал он. — Особенно белых.
Я склонил голову и пробормотал всё ту же мантру. Арсений добавил несколько слов о поиске просветления и о том, что мы идём поклониться Джово-Ринпоче.
Подозрение всё равно осталось. Нас отвели в сторожку при маленьком монастыре, где стены были расписаны демонами-мстителями с выпученными глазами. Там чиновники совещались, а мы сидели у стены, под надзором двоих вооружённых монахов.
Бауржан шепнул:
— Если решат, что мы шпионы, головы нам не сносить. Никто и не вспомнит, где мы пропали.
К счастью, один из монахов, старик с мутным глазом, подошёл к Арсению и заглянул в его блокнот. Тот успел заранее переписать туда мантры и несколько сутр на
