Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

Я щедро расплатился с мастером и дал ему несколько эвенков — сопроводить до безопасных мест. Арбалеты было решено отправить на прииски — Лян Фу найдет им применение. Наверняка среди бывших «факельщиков» найдутся те, кто умеет с ними обращаться. В тайге это бесшумное и скорострельное оружие могло сыграть очень важную роль… Но несколько штук я велел оставить себе, упаковав их во вьюки. Нужно будет показать это простое, но эффективное оружие нашим русским инженерам. Возможно, из этой китайской диковинки можно будет сделать что-то более серьезное.

Дальше наш путь пролегал уже без особых приключений. Мы скакали быстро, меняя лошадей на стойбищах наших новых союзников-эвенков. И чем дальше на север мы уходили, тем больше мои мысли устремлялись вперед, в Россию. Что там творится на прииске Амбани-Бира, как справился с хозяйством Изя? Не растащил ли все к чертям хитрый Сибиряков на Бодайбо, пока меня не было? Как продвигаются дела в Петербурге с моими железнодорожными проектами?

Хотелось скорее увидеть сына. Услышать его смех. Увидеть Ольгу…

И было еще кое-что. В переметной суме у меня, рядом с мешочком золотого песка, лежал самый главный трофей этой войны, куда более ценный, чем все прииски Тулишэня. Пачка английских карт и бумаг, перевязанная бечевкой. Их нужно было как можно скорее отдать на перевод, изучить, понять. Именно в них, я чувствовал это нутром, скрывался ключ ко всей этой кровавой игре.

Я скакал на север, навстречу зиме, навстречу сыну, навстречу невесте. Но я знал, что это лишь передышка. Потому что главная моя война, война с невидимым и могущественным врагом, который прятался за спиной Тулишэня, еще даже не началась.

Глава 15

Глава 15

Тайга расступилась, и перед нами блеснула свинцовая, холодная гладь Амура. А на высоком холме, чернея на фоне низкого осеннего неба, темнел знакомый силуэт. Наш импань. Наш первый форпост на этой земле.

Но что-то изменилось. Даже издали было видно, что база заметно укрепилась. Вокруг частокола теперь был выкопан ров, а склоны холма, раньше заросшие кустарником, были расчищены — идеальные сектора обстрела.

— Стой! Кто идет⁈ — раздался с вершины стены резкий, но знакомый окрик. Часовой на вышке вскинул ружье.

Очир, ехавший рядом со мной, усмехнулся.

— Свои! — крикнул он в ответ, и его голос гулко разнесся над рекой.

На стене на мгновение воцарилась тишина, а затем послышались радостные, возбужденные крики. Ворота заскрипели и отворились. Нас встречали с неподдельной, мужской радостью. Гарнизон был немногочислен, как я и помнил: четверо крепких бородатых мужиков-добровольцев из Куриловки, несколько старых товарищей из бывших каторжан, оставленных здесь из-за легких ранений, и с десяток молчаливых нанайцев.

— Все тихо, Владислав Антонович, — доложил старший Матвей. — Хунхузов духу нет. Видать, после вашей взбучки все по норам разбежались. Зато китайцы объявились. Торговать. Кланялись, благодарили, что от шакалов избавили.

Я кивнул, с удовлетворением оглядывая порядок на базе. И тут мой взгляд зацепился за то, чего раньше не было. У самого подножия холма, под защитой наших стен, приютилось несколько новых, наспех сколоченных из досок и глины фанз. Из их труб вился тонкий дымок.

— А это что за самострой? — спросил я.

— Беженцы, — ответил Матвей. — Как прослышали, что Тулишэня здесь больше нет, а правит справедливый тай-пен, так и потянулись. Сначала одна семья пришла, потом другая. Просят защиты и работы.

Я смотрел на эти убогие хижины, на играющих рядом с ними чумазых ребятишек и понимал, что началось что-то другое. Что-то куда более сложное и ответственное. Я перестал быть просто атаманом. Я становился защитником. Хозяином.

Переправа через широкий, осенний Амур заняла несколько часов. Лошадей пришлось перегонять на неуклюжих плотах, которые мы тащили за нашей джонкой. Когда мы наконец причалили к стойбищу, нас встретили радостными криками.

Это было возвращение домой.

Молодежь с горящими глазами обступила моих бойцов, жадно расспрашивая о боях в далеких горах. Особый восторг вызвали тарбалеты чжугэ ну — диковинное, скорострельное оружие завораживало молодых охотников. Но старики и женщины смотрели на нас иначе. В их взглядах была не столько радость, сколько тревожное ожидание.

Ко мне подошла седая, высохшая старуха, мать одного из воинов, оставшихся с Лян Фу.

— Тай-пен, — сказала она, и Орокан перевел ее тихий, но настойчивый голос. — Скоро пойдет кета. Большая вода несет рыбу. Наши мужчины… они вернутся к путине? Если они не набьют коптильни, зимой стойбище будет голодать.

Наступила звенящая тишина. Радостные крики смолкли. Старуха молча поклонилась и отошла. Вокруг нас образовалась пустота. Нанайцы смотрели на меня с обидой и недоумением. Орокан опустил глаза.

Я смотрел на их замкнувшиеся, отчужденные лица и вдруг понял, какую чудовищную ошибку совершил. Идиот. Они не мои солдаты, связанные присягой. Они — союзники, связанные словом. Их зима, их голод — это теперь моя проблема. Их выживание — это основа моей силы.

Позже, когда сумерки начали сгущаться над рекой, я сам пришел в большой дом старейшин. Они сидели вокруг очага молча, и это молчание было тяжелее любого упрека.

— Я подумаю как быть, и как Вам помочь, приходите через пару дней на прииск, думаю к этому времени будет решение.

В его глазах было облегчение и… уважение. В этот вечер я перестал быть для них просто сильным чужаком, принесшим войну и золото.

Переночевав у нанайцев, мы двинулись к главной базе — прииску Амбани-Бира. Уже на подходе я видел, как он изменился. Вместо горстки разрозненных построек теперь стояло настоящее, укрепленное поселение с высоким частоколом и дозорными вышками.

Не успел я спешиться, как из ворот, расталкивая людей, вылетел Изя Шнеерсон. Его лицо было красным от волнения, а очки съехали на кончик носа. Он подбежал и, забыв про всякие церемонии, вцепился в меня, что-то бормоча на смеси русского и идиша.

— Курила! Шоб ты был здоров и совсем не кашлял! Вернулся!

За ним, кряхтя, спешил старый Кузьмич. Увидев меня, он замер, снял шапку, и по его морщинистому лицу, не стыдясь, потекли слезы. Он бросился мне на шею, бормоча:

— Вернулся, соколик… Живой…

И тут из-за его спины, держась за штанину старика, выглянула маленькая фигурка. Светловолосый мальчишка лет трех, в ладно сшитой рубахе и маленьких сапожках. Он смотрел на меня большими, серьезными глазами — моими глазами. Ваня. Мой сын.

—