Хозяин Амура - Дмитрий Шимохин

— Тай-пен, — начал старший из них через Орокана, и в его голосе не было прежнего подобострастия. — Хунхузов на нашей стороне больше нет. Река чиста. Зачем наши охотники проливают кровь в чужой земле, когда дома их ждут сети и семьи? Скоро пойдет кета. Без мужчин мы умрем с голоду зимой.

— Потому их и нет, старик, что мы добиваем их в их логове, — ответил я. — Если мы дадим им отсидеться, они вернутся. И тогда снова будут гореть ваши стойбища.

Я видел, как помрачнели их лица. Они поняли логику, но не приняли ее. И тут до меня дошло.

— Но… — я сделал паузу, смягчая голос. — Ты прав. Семьи воинов не должны голодать, пока их мужчины на войне.

Я видел, как дрогнули их непроницаемые лица.

— Я немедленно отправлю гонца в Силинцзы, — продолжил я. — С приказом вернуть половину ваших охотников. Они успеют к путине. Но, — я поднял палец, — и вы поможете мне. Война не окончена. Мне нужны воины. Каждые две луны ваши стойбища будет отправлять мне свежих бойцов на смену тем, кто возвращается.

Старейшина, самый древний из них, долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.

— Это слово вождя.

Чтобы окончательно закрепить союз, я повернулся к Изе.

— Изя! Выдай старейшинам по пять мешков муки и риса на каждое стойбище, чьи воины сейчас в Маньчжурии. В дар. От меня лично.

Этот широкий жест подействовал лучше любых угроз. На их лицах проступило изумление, а затем — искренняя, глубокая благодарность. Последняя проблема перед моим отъездом была решена. Союз с нанайцами, только что едва не треснувший, теперь был крепок как никогда.

И в этот самый момент с дозорного поста на холме донесся протяжный крик:

— Дым! Пароход идет!

К нашему берегу, тяжело пыхтя и черня небо клубами дыма, действительно приближался колесный пароход. Это было не знакомое нам судно, а другое, с надписью «Людорф» на борту. Как и было условлено, он шел к стойбищу Орокана, чтобы загрузиться дровами.

Я, в сопровождении своего нового казачьего конвоя, спустился к реке. Владелец судна, купец Людорф — хмурый, обветренный немец лет пятидесяти с практичным, усталым взглядом — лично руководил швартовкой.

— Господин Людорф, — обратился я к нему, когда он сошел на берег. — Меня зовут Тарановский. Мне и моему отряду нужно добраться до Сретенска. И с нами ценный и тяжелый груз.

Людорф смерил меня цепким взглядом, задержался на моих казаках, на их добротном оружии.

— До Сретенска? — он скептически хмыкнул. — Путь неблизкий, господин Тарановский. И недешевый. Особенно с тяжелым грузом. Пароход мой и так почти пустой идет, себе в убыток.

Начался торг. Он заламывал цену, жаловался на мелководье, на дорогие дрова, на ненадежных матросов. Я молча слушал, а потом просто вынул из-за пазухи небольшой, но увесистый мешочек. Золотой песок, тускло блеснувший на моей ладони, оказался убедительнее любых слов. Глаза немца расширились.

— Погрузка за ваш счет, капитан. И отдельная каюта, — коротко сказал я.

— Будет господин Тарановский! — тут же согласился он.

Наконец, последние поленья были загружены, а мои сундуки с золотом под бдительной охраной казаков перенесены в трюм. Пароход «Людорф» дал хриплый гудок, и мы медленно отчалили. Я стоял на палубе, глядя на убегающие назад берега, на крошечные фигурки Изи и моих людей, машущих нам вслед. Бои, интриги, погони — все это казалось уже далеким. Мысли были заняты будущим.

Позже я нашел Людорфа в рулевой рубке.

— Как дела на реке, капитан? — спросил я. Он горько усмехнулся.

— Дела? Бардак, господин Тарановский, а не дела! Четырнадцать пароходов на всю реку, и ни одного толком не ходит. Казенные почтовые — крошечные, коммерческий груз не берут. А частные, вроде моего, — сплошной убыток. Рейсы срываются, управляющие с полдороги назад разворачивают. Пытаешься ходить от Николаевска до Сретенска на одном судне, а это дело немыслимое! В верховьях, на Шилке, мелководье такое, что мой «Людорф» только в большую воду пройдет, да и то не каждый год. А в низовьях волна такая, что мелкосидящий пароход просто разломает. Вот и стоим по два месяца, ждем воды, а из шести месяцев навигации дай бог три работаем.

Я слушал его и понимал, что он описывает не проблему, а колоссальную возможность. Для снабжения моей растущей «империи» нужна была собственная, надежная транспортная артерия.

— А почему не сделать, как на Волге? — подумал я вслух. — Буксирное пароходство. Разделить реку на дистанции. Для Шилки — маленькие, мелкосидящие буксиры с баржами. От Стрелки до Благовещенска — побольше. И так до самого Николаевска. Четыре разных участка, четыре типа судов. Тогда и грузы пойдут, и сообщение будет беспрерывным.

Капитан изумленно уставился на меня.

— Так об этом уж сколько лет говорят… Только кто ж за это возьмется? Капиталы нужны, воля…

Но мои мысли летели еще дальше. Буксиры, дистанции, склады… Как управлять всем этим? Как координировать движение десятков судов на протяжении трех тысяч верст? Голуби? Слишком медленно. Гонцы? Слишком ненадежно. Нужно что-то… мгновенное.

Телеграф.

Эта мысль, простая и ошеломляющая, ударила как молния. Протянуть собственную телеграфную линию от Сретенска, от конечной точки государственной сети, до моих владений. Через тайгу, через горы, через реки. Идея была невероятной, почти безумной.

Но что тогда? Тогда я смогу управлять своей разбросанной империей, не мотаясь по диким краям. Можно купить дом в Сретенске или Чите. Привезти Ольгу, жениться. Жить в городе, в цивилизации. Наезжать в свои владения, как помещик. Контролировать все — от добычи золота на «Форсайт-крике» до движения караванов в Китае — по телеграфу.

Это дорого. Безумно дорого. Но тут я вспомнил про сундуки в трюме. Шестьдесят два пуда золота. Почти миллион рублей и это только начало!

С такими деньгами… возможно все.

Я стоял на палубе, глядя на бесконечную осеннюю тайгу, и впервые за долгое время думал не о выживании. Я думал о будущем. О своем будущем.

И о будущем всего этого края.

Глава 16

Глава 16

Пароход «Людорф» неспешно, с натужным пыхтением, полз вверх по течению Шилки. Осень уже вовсю вступила в свои права. Леса по берегам полыхали холодным, предсмертным огнем — багрянцем и золотом. Воздух был чист, прозрачен и по-осеннему печален. Монотонная, убаюкивающая жизнь на борту после месяцев кровавой бойни и