ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов

Игорь встретил его взгляд, и между ними на мгновение пробежало полное взаимопонимание двух стратегов, оказавшихся по разные стороны баррикады. Он все понял. Его судьба, его жизнь снова стала разменной монетой в большой, жестокой игре за власть. Он видел неприкрытое торжество в глазах Стрибога, предвкушавшего свою победу. Видел ужас и отчаяние в широко раскрытых глазах Ратибора. И видел холодный, отстраненный расчет в глазах человека, который единственный мог бы его спасти простым приказом, но предпочел сохранить свою власть, спрятавшись за ширму «воли богов».

Он медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, выпрямился во весь рост, отбрасывая посох. У него не было выбора. Принять этот дикий, средневековый вызов — или быть растерзанным обезумевшей толпой здесь и сейчас, на этой самой площади.

На площади воцарилась гнетущая, звенящая тишина, в которой слышалось лишь потрескивание уже готовящихся для костров дров и тяжелое дыхание сотен людей. Приговор был вынесен. Исполнение было назначено на завтра, на восход солнца. Игорю оставалась лишь одна ночь, чтобы приготовиться к своему последнему испытанию.

*** ******

Его заперли в заброшенной полуземлянке на самой окраине словенского «конца» — не из жестокости, как уверяли все, а из «предосторожности», дабы «чары не осквернили сердце Гнезда». Дверь из грубых, неструганых досок охраняли два угрюмых дружинника Рёрика. Не враги, но и не друзья — просто безликие исполнители приказа, смотрящие сквозь него, как сквозь пустое место.

Игорь сидел на голых, скрипучих досках нар, прислонившись к холодной, промозглой бревенчатой стене, и смотрел в единственное закопченное окошко под самым потолком, в черную, беззвездную темень. Воздух в землянке был спертым и тяжелым, им было трудно дышать; он пах сырой глиной, прелой соломой и вековой плесенью, запахом тления и забвения.

*«Испытание огнем. Первобытный идиотизм. Лотерея со смертельным исходом, где ставка — собственная жизнь. Даже если ветер будет идеальным, даже если удастся пройти по самому краю, жар опалит кожу, испепелит одежду, выжжет легкие. В лучшем случае — чудовищные ожоги, пожизненное уродство и клеймо «выжившего колдуна», на котором можно ставить крест. В худшем… мучительная смерть на потеху толпе, жаждущей зрелища».*

Он сжал кулаки до боли, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Его рациональный, вышколенный наукой ум отказывался принимать правила этой дикой, бесчеловечной игры. Он мог с закрытыми глазами рассчитать нагрузку на стальную балку, мог предсказать поведение жидкости под давлением, мог спроектировать машину, но не мог доказать свою невиновность, пройдя сквозь стену слепого, яростного пламени. Это было абсолютное, тотальное безумие. Но это было безумие, в которое верили все вокруг — от конунга до последнего нищего. Логика, разум и инженерия оказались бессильны против слепой, фанатичной веры, против страха перед неведомым.

*«С ними нельзя спорить. Их нельзя переубедить словами. Их можно только… ошеломить. Поразить до глубины души. Заставить уверовать во что-то более сильное, более зрелищное и могущественное, чем их собственные деревянные боги. Пора заканчивать с полумерами, с попытками вписаться в их правила. Пора ставить последнюю, отчаянную ставку. Если уж играть в богов на этой арене… так играть по-крупному, по-настоящему».*

Он подошел к двери, прильнул к узкой щели между грубо отесанных досок, впуская внутрь струйку холодного ночного воздуха.

— Эй, — тихо, но отчетливо позвал он.

Один из стражников, молодой парень с простоватым лицом, наклонился, прислушиваясь.

— Чего тебе, колдун? На воду пожалуешься? Или духов своих ночных позвать хочешь? Не выйдет, приказано не слушать тебя.

— Мне нужен мой ученик. Ратибор. Передай ему. Как последнюю просьбу осужденного. Он поймет.

Стражник помялся, что-то невнятно пробормотал в ответ, но через некоторое время, сопровождаемый скрипом дверных петель, в землянку, хромая и тяжело опираясь на палку, вошел Ратибор. Его лицо в луче света от факела за спиной стражи было бледным как сама смерть, глаза — огромными и полными немого ужаса.

— Учитель… — голос Ратибора дрожал, срываясь на шепот. — Я… я пойду к конунгу! Я буду умолять его! Или… я пойду между костров вместо тебя! Я докажу им всем, что…

— Молчи, — резко, почти грубо оборвал его Игорь, хватая его за здоровое плечо и заставляя встретиться взглядом. — Ты не пойдешь никуда. Ты сделаешь для меня другое. Гораздо более важное. Слушай меня внимательно и запомни каждое слово.

Он наклонился к самому уху Ратибора, его шепот был едва слышен, но каждое слово было отчеканено, как стальная пластина.

— Ты найдешь Булата. И Хергрира. Скажешь им, что у меня есть личные вещи. Мой старый походный мешок, из той же ткани, что и моя одежда. Он спрятан под третьей от угла половицей в моем помещении в гриднице. В нем… лежат мои реликвии. Последнее, что связывало меня с моей прежней жизнью, с моим родом. Я хочу, чтобы они были со мной… перед концом. Пусть принесут его мне сюда. Как последнюю милость к осужденному. Ты понял меня? Дословно.

Ратибор смотрел на него с недоумением, смешанным с щемящей болью и тоской.

— Реликвии? Но, учитель, зачем… Разве это сейчас важно?

— Просто сделай, как я говорю! — в голосе Игоря впервые зазвучала настоящая, неукротимая сталь, заставившая юношу вздрогнуть. — Это мой последний приказ тебе как учителя. Понял? Не рассуждай. Исполни.

Ратибор, подавленный и сломленный, лишь молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Понял, учитель, — прошептал он наконец.

— Иди. Сейчас же. И… — Игорь на мгновение замолчал, и в его глазах мелькнула тень чего-то, похожего на тепло, — …и не делай ничего глупого. Твоя жизнь только начинается. Живи ее. Помни это.

Когда Ратибор, отдавленный горем, ушел, скрывшись за тяжелой дверью, Игорь снова остался в гнетущем одиночестве. Он знал, что Булат и Хергрир не откажут ему в этой просьбе. Для них это была последняя, простая и человеческая просьба того, кто принес им славу, сталь и великую победу. Мешок принесут. А в нем, среди тряпья, запасных деталей и прочего хлама, аккуратно завернутые в промасленную кожу, лежали три небольших, туго набитых кожаных мешочка. В одном — мелкотолченый, как пыль, древесный уголь. Во втором — желтоватые, с резким запахом кристаллы серы, добытые им с огромным риском для жизни у жерл дальних гейзеров. В третьем — селитра, которую он по крупицам, украдкой вымывал и выпаривал из старого навоза. Все, что нужно для создания скромного, но впечатляющего фейерверка. Его тайный, последний козырь, который он собирал по крохам все это время, на случай абсолютно безвыходной ситуации, когда иного выбора уже не останется.

Текущая ситуация была именно такой — безвыходной.

Он не собирался смиренно идти между двух костров, уповая на волю