ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов
Вышата сжал свои старческие, покрытые темными пятнами кулаки на резных дубовых подлокотках кресла. Каждое слово жреца, отточенное и ядовитое, било в самую больную точку, в глухую, тлеющую злобу.
— Он принес им победу, — скрипя зубами, с трудом выдавил старейшина. — Они его благодарят. Это пройдет.
— Победа? — Стрибог усмехнулся, и звук этот был похож на шелест ядовитой змеи в сухой траве. — А кто заплатит за эту победу, Вышата? Мы уже платим! Неурожай грядет, я чую это костьми! Скот мелеет и дохнет! Это расплата за осквернение земли, за железо, вбитое в ее живое тело! И когда придет голод, они придут не к нему, чужаку. Они придут к тебе, старейшина. С одним-единственным вопросом: почему ты допустил это? Почему не защитил их, не уберег от гнева богов?
Жрец сделал бесшумный шаг вперед, его горящие, как у ночной птицы, глаза впились в Вышуту.
— Твой авторитет тает, как весенний снег под солнцем. Верни его. Верни людям веру в старых богов, в мудрость обычаев предков. Изгони осквернителя — и они снова, как стадо, пойдут за тобой, своим пастухом. Я дам тебе для этого… все необходимое. Слова, знамения, волю народа.
Вышата молчал, его взгляд уставился в закопченную стену, где висели пожелтевшие от времени знамена. Он ненавидел Игоря лютой, глухой ненавистью. Ненавидел его спокойную, незыблемую уверенность, его непонятные знания, его растущее, как на дрожжах, влияние. Но старый инстинкт самосохранения и политическая осторожность еще шевелились в нем. Игорь был под прямой защитой Рёрика, был его «советником».
— Рёрик… — начал он нерешительно. — Конунг ценит его…
— Рёрик — конунг, — резко, как удар ножом, перебил Стрибог. — Его дело — война и дань. А вера… вера и души людей — это наше дело. Твое и мое. Он не станет лезть в дела богов, рискуя своим троном. Если народ, его же собственный народ, потребует изгнания колдуна, Рёрик не станет ему перечить. Не для того он власть собирал. Сила народа, направленная в нужное русло, — вот что важно. А я могу эту силу… — он сделал выразительную паузу, — …направить. В нужное для нас русло.
Вышата долго смотрел в пустоту, его кривые, узловатые пальцы нервно барабанили по дубу. Древний, животный страх потерять власть, статус, уважение — все, что копил годами, — медленно, но верно перевесил голос рассудка и осторожности. Он медленно, будто камень с горы, кивнул.
— Делай, что должен, жрец. Я… не буду мешать. Но помни — я ничего не знаю. Мои руки чисты.
Стрибог склонил голову в подобии почтительного поклона, на его тонких, бескровных губах застыла едва заметная, но победоносная улыбка. Он развернулся и вышел так же бесшумно, как и появился, оставив в горнице лишь запах сухих трав и тяжелый осадок заговора.
*** *** ***
Слухи о тайной встрече, как и любая крамола в тесном мире Гнезда, быстро достигли ушей Добрыни. Старейшина кривичей, человек вечно метущийся, трусоватый и больше всего на свете боявшийся резких перемен, пришел в настоящий ужас. Он ясно видел, к чему ведет эта опасная игра Вышаты и мрачного жреца — к расколу, к смуте, к междоусобице прямо внутри стен. А в смуте, как он хорошо знал, первыми горят именно такие, как он, — не воины, не фанатики, а осторожные политики.
Он, запыхавшись, помчался к усадьбе Хергрира, застал того в просторном срубе за нехитрой работой — варяг тщательно натирал свой доспех гусиным жиром, чтобы сталь не ржавела.
— Хергрир! Беда, я тебе говорю, настоящая беда! — залепетал Добрыня, едва переступая порог и не помня себя от страха. — Вышата и этот жрец, Стрибог, сговариваются! Прямо у всех на глазах! Против ведающего! Они народ натравливают, слухи ядовитые пускают!
Хергрир не отрываясь от своего занятия, ровными, выверенными движениями проводил промасленной тряпицей по стальной кирасе.
— И? — спокойно бросил он, не глядя на старейшину.
— Да как же «и»?! — всплеснул руками Добрыня, его пухлое лицо покраснело. — Они же смуту затевают, раскол! Надо что-то делать! Ты же дружинник, ты авторитет! Скажи им пару ласковых, вразуми!
Хергрир наконец поднял на него свой тяжелый, спокойный взгляд.
— Слушай, Добрыня, и вникни хорошенько. Я — воин Рёрика. Мое дело, моя клятва — защищать стены от врагов внешних. А это… — он мотнул головой в сторону города, за стенами которого слышался гул повседневной жизни, — …это их вера. Их боги. Их внутренний суд. Если они, всем миром, решат, что их боги гневаются на твоего ведающего, я не могу встать с мечом посреди площади и сказать им: «Ваши боги — ерунда, слушайтесь лучше его». Понял? Я не могу и не буду вмешиваться в их веру. Не моя это стезя.
— Но они же его, в конце концов, на куски порвут! Или на костре сожгут! — взвизгнул Добрыня, теряя последние остатки самообладания.
— Может, и порвут, — равнодушно пожал могучими плечами Хергрир, возвращаясь к чистке доспеха. — Может, и сожгут. Если их боги через своего жреца так велят. А может, и нет. Не мое дело это решать. Мое дело — чтобы в Гнездо не прорвался враг с мечом. А все, что творится внутри этих стен… это дело самого Рёрика и воли самих горожан. Ступай, Добрыня, не отвлекай меня.
Добрыня стоял, разинув от изумления и ужаса рот, окончательно понимая, что не найдет здесь ни поддержки, ни сочувствия. Хергрир был прост и прямолинеен, как удар его боевого топора. Его мир делился на четкие категории: свои и чужие, враг за стеной и друг внутри нее. Боги, вера, идеология — все это было для него слишком сложными и не стоящими внимания категориями.
Поняв, что ничего не добьется, Добрыня, бормоча что-то бессвязное под нос, поспешно ретировался. Он бежал по грязной улице, озираясь по сторонам, и ему повсюду чудился заговор — в каждом взгляде, в каждом приглушенном разговоре. Союз жреца и старейшины, двух самых влиятельных сил в словенской общине, был заключен. А значит, буря, собиравшаяся над головой Игоря, была уже не просто собранием слухов и шепотков. Она обретала плоть, кровь и решительную волю. И самым страшным в этой надвигающейся буре было равнодушие и невмешательство тех, кто обладал реальной силой и мог бы его защитить.
Глава 16. Обвинение
Сходка собралась на главной площади у подножия капища в предвечерних сумерках. Не по приказу Рёрика, не по велению старейшин — стихийно,
