Казачонок 1860. Том 1 - Петр Алмазный
Стал связывать руки и ноги, вытащив веревку, которой тот опоясывался. В рот сунул какую-то грязную ветошь, подобранную в углу. Игнашка сам был не особо чист, так что ничего ему не будет. Привязал его к столбу в амбаре. Высвободиться, может, и сумеет, но не думаю, что это произойдет слишком быстро. Немного жалко мне было мужика. Вероятно, когда обнаружится, что я сбежал, все шишки полетят на него. Но тут уж приходилось выбирать между своей жизнью и благополучием постороннего человека.
Собравшись, выглянул во двор. Действительно, метрах в двухстах от амбара, у конюшен, суетились конюхи, о которых поведал Игнашка. Натянув на голову чужой картуз, подпоясав кафтан, я направился в обход, держась возле плетня. Луна в тот день освещала все как на ладони. Прохор с помощниками, видимо, уже свалили со двора, потому как ни следов, ни голосов здесь не наблюдалось.
До графского дома оставалось метров сто. Шел я спокойно, стараясь не привлекать внимания, лишний раз не пялясь по сторонам. Кафтан, прислоняясь к спине, превращенной Прохором в кровавое месиво, доставлял невыносимую боль. Признаться, ноги тоже еле передвигались. Но я делал все, чтобы не выдать походкой калечного.
Оказался у черного входа в дом Жирновского. Двери были заперты изнутри. Вытащив из сундука шашку, просунул кончик лезвия в щель между косяком и дверью и стал маленькими поступательными движениями сдвигать засов. Это был небольшой деревянный брусок.
«Лишь бы он не грохнулся на пол!» — подумал я. — «От такого шума любой сторож подорвется, даже если задремал уже».
Но, к счастью, повезло. Какой-то местный умелец подвесил засов на веревке. Когда тот выпал из пазов, то просто повис на ней, лишь слегка стукнувшись о косяк.
Я, как можно тише, стал пробираться в дом, закрыв за собой дверь на тот же засов. Хотелось сначала посмотреть на караульного и, по возможности, вырубить его. Как там его Игнат называл? Семеныч, кажется. Сейчас познакомимся…
Дверь в каморку сторожа была приоткрыта. Старый отставной солдат сидел в небольшом закутке с одним маленьким окном. Видимо, утомился, а может, привык, что ночью по дому никто не шарится. Он сидел у стола, на котором горела масляная лампа, тускло освещая комнату. Оперев голову на кулак, Семеныч посапывал с закрытыми глазами.
Бесшумно приблизившись, я так же бесшумно вырубил не успевшего проснуться Семеныча. Аккуратно уложил его на стол — дремать дальше. Но не забыл связать ему руки и организовывать кляп. По моему опыту, после такого удара человек не приходит в сознание довольно долго, хотя все сильно зависит от его сложения. Порой какой-нибудь здоровяк за пару минут может очухаться. А совсем хилого и убить даже можно случайно. Любых сюрпризов мне сейчас точно не нужно.
Связав Семенычу руки и засунув в рот его же картуз, что лежал на столе, я пробежался глазами по комнате.
К стене было прислонено дульнозарядное ружье, довольно старенькое и потрепанное. Видать, Жирновский не особо был щедр на вооружение своего сторожа. Но ружье я один хрен прихватил, как и сумку с зарядами. Еще в углу каморка находилась лежанка. С нее в мой волшебный сундук «ушло» худенькое одеяло.
Далее мой путь лежал на кухню. По словам Игнашки, больше в доме никого быть не должно, кроме Ефремовны-ключницы. Похоже, ее заливистый храп я сейчас и слышал, находясь в небольшом коридорчике. Не хотелось мне вырубать эту бабу — понадеялся на то, что сон ее достаточно крепок и отправился дальше.
«Дорвался!» — подумал я, когда аромат блюд, оставшихся еще с ужина, ударил мне в нос. На столе стоял поднос с бужениной, накрытой тканью. Она пахла чесноком. Однако я решил не насиловать молодой желудок, долго страдавший без нормальной пищи. Надо было найти что-то полегче. В одной из кастрюль обнаружились щи. Я пристроился с большой ложкой и тихонечко, стараясь не чавкать, ел суп. Был он холодным, но после голодовки залетал на ура.
Наскоро перекусив, я продолжил заниматься экспроприацией. Убрал кастрюлю со щами в свой сундук, удивившись, что при этом ни капли не пролил, да и руки саму кастрюлю брать не пришлось — достаточно лишь было до нее дотронуться. Еще успел схватить чайник, буженину да половинку каравая со стола. Черствый уже, но не до жиру сейчас. Хлеб же этот лежал на доске рядом с кухонным ножом — вот все это и переместилось ко мне в сундук.
И на этом моменте удача решила все-таки развернуться ко мне задом. Если быть точнее в определениях — большим задом ключницы Ефремовны.
Даже не знаю, как это дородной бабе удалось подкрасться незамеченной. По такой женщине явно спецназ плачет.
Острая боль пронзила плечо — Ефремовна ловко швырнула в меня горшком. Хорошо хоть, что попала не в затылок. Я резко обернулся. Лицо женщины было не испуганным, а раздувшимся от ярости и негодования.
— Ах ты, сучонок, варнак проклятущий! — прошипела она, хватая со стола массивную деревянную скалку. — Вот я тебе сейчас покажу, как хозяйскую снедь воровать!
Она не звала на помощь — видать, сама решила преподать урок воришке. Свистнув в воздухе, скалка опустилась на край стола, в сантиметре от моей руки. Шум от падения горшка и грохочущей возни был более чем достаточен, чтобы поднять на ноги весь дом.
Я же, поняв, что дело швах, глянул на окно. Пройти в дверь мимо этого вратаря шансов, считай, что и не было. Потому я надавил рукой на ставни, и они распахнулись во двор. Недолго думая, перемахнул через подоконник, приземлился в перекате, пытаясь погасить скорость. Спину опять обожгла адская боль. А баба тем временем, похоже, только громкости добавила.
Ну я и не стал стесняться, а рванул в сторону ограды. Метров двести проковылять пришлось. Босиком ночью пробежать, скажу я вам, — это такое себе испытание. У Игнашки летом обуви, видимо, и не имелось, даже завалящих чувяков не нашлось. А огромные сапоги отставного солдата Семеныча на детских ногах были бы словно колодки. Поэтому оставалось лишь надеяться, что не наступлю на гвоздь или другую острую дрянь.
