Помещик 3 - Михаил Шерр

Есть также несколько горных троп на склонах, но оборонять их еще проще. За ними просто надо вести наблюдение, и когда кто-то попытается пройти, без проблем снять шустрика из штуцера.

Осман-паша хороший воин, опытный и знающий. Его воины потихоньку отстреливают обороняющих дорогу, а самое главное — на двух тропах на склонах сумели оборудовать стрелковые позиции, с которых простреливается всё село.

Так что его падение — вопрос времени. Каждый день воины Османа делают два-три удачных выстрела. Обороняющиеся почти не отвечают. У них, вероятно, мало боеприпасов, и они стреляют только наверняка. Но очень удачно, каждый выстрел точно в цель, стреляет, вероятнее всего, кто-то из русских.

Прочитав это, я подумал, что это вполне может быть Василий. Он любил и умел стрелять, а в гвардии служил в Лейб-гвардии Егерском полку. В бумагах родителей было письмо одного из его командиров, знавших их. В нем была фраза, что прапорщик Нестеров очень искусен в стрельбе и является лучшим стрелком батальона.

— Поразительно всё это читать, — в голосе Милоша послышалось недоверие, — но хотелось бы знать, откуда?

Виктор Николаевич показал на горцев.

— Там их родственники. У Залимхана дед. Есть еще одна тайная тропа, но по ней пройти могут только единицы, особенно зимой и весной. Но он прошел и смог два дня лежать на ней и наблюдать за селом.

Я посмотрел на горца и полностью поверил ему. Если у него камень за пазухой, то он не человек, а истинный дьявол во плоти. Наверное, такое же было в душах сербов, они явно были поражены действиями Залимхана.

Поневоле воцарилась пауза, которую прервал Милош:

— Уточните, господин подполковник, а как расположены воины Османа? Я правильно понимаю, что они стоят лагерем на вот этой поляне? — Милош показал на значок на карте.

— Да, вы правы, есаул. У Османа большой отряд, больше трехсот воинов, и они встали лагерем на этой поляне, — подполковник, несмотря на подробную легенду, решил повториться.

Называть подполковника отставным уже было как-то не с руки, и Милош первым стал называть его просто по званию.

— Из него они высылают караулы, которые контролируют горные тропы. Кроме, — подполковник показал на Залимхана, — одной.

— Наши действия, господин подполковник, понятны. Мы должны тихо пройти по главной тропе к лагерю Османа, заблокировать его так же, как он сделал с селом, уничтожить его караулы на тропах на склонах вокруг села. А дальше?

Оказывается, я правильно оцениваю ситуацию. Мне лично совершенно не понятно, как мы будем уходить. У нашей сотни с этим проблем не будет, мы можем развернуться и как пришли, так и уйти. А как те, кто в селе? Они как?

О наших действиях после блокады лагеря Осман-паши нет ничего, и это главное, что нам надо обсудить.

— Нам, конечно, желательно взять Османа живым, но, — подполковник скептически покачал головой, — полагаю, это невозможно. Поэтому единственное, что мы можем сделать, это застрелить его. На всё наше предприятие у нас всего недели две.

Подполковник последние слова сказал с такими интонациями, что мне и сербам стало понятно, что некоторые вопросы надо будет обсудить без горцев.

— Лобовой атакой мы ничего не добьемся, — продолжил, как ни в чем не бывало, подполковник. — Поэтому, заблокировав Осман-пашу на поляне, мы должны начать быстро и планомерно их уничтожать. Если удастся сразу же ликвидировать пашу, то вступить в переговоры и гарантировать остальным беспрепятственный отход. Самый неблагоприятный и нежелательный вариант — лобовая атака их лагеря. Но численное преимущество будет не на нашей стороне. Этот план, господа, мы обсудим и начнем осуществлять, если через неделю станет ясно, что основной потерпел крах.

На мой взгляд, всё ясно и понятно, и пора от слов переходить к делу. Подполковник, вероятно, был такого же мнения, так как, сделав паузу, он прищурился и, окинув взором свои карты, а потом нас, закончил:

— Полагаю, возражений не будет, если командовать буду я. А посему приказываю: через полчаса выступаем на Владикавказ.

Через полчаса мы покинули Екатериноградскую и направились во Владикавказ. До него два перехода. Горцы, Ефим и двое пластунов полковника едут впереди на расстоянии прямой видимости.

Пока сотня вытягивалась из станицы, подполковник провел нам небольшой политликбез.

— Род Гирея не местный, они карачаевцы, пришедшие в эти края еще до Ермолова. Но какая-то их часть осталась на родине и заключила с нами мир. Они, можно сказать, процветают, по крайней мере в их селах нет войны и их не притесняют. Люди Гирея это знают и сейчас колеблются. Часть их них не против вернуться и подписать мир с русскими. Шамиль не может просто так взять и отпустить их. В этих краях род называют тайпом или тейпом.

Слово «тайп» мне было знакомо, а вот историю кавказской войны я не знал очень плохо и пришлось принимать на веру то, что начал рассказывать подполковник.

— Так вот, тайп Гирея, уйдя с родины, здесь оказался меж двух огней. Их угораздило каким-то образом поселиться между чеченцами и ингушами. Ингуши сейчас Шамиля не поддерживают, но как дальше будет, одному Богу известно, поэтому имаму они нужны, но думаю, что после окончательного замирения Карачая, с ними у него больше проблем, чем пользы. Поэтому Шамиль, скорее всего, не против, если эти смутьяны уйдут от него по-хорошему. Ведь Осман сейчас залез в чужой огород, где расположен Амир-Юрт, там ничейная зона, на востоке которой и угнездился Осман-паша. Если бы не его высокомерие и неуемная страсть, он бы дал уйти беглецам. А так неизвестно еще, сумеет ли он теперь унести оттуда ноги. Я ведь, господа, не просто так заложился дней на пять, когда сказал, что буду вас ждать сегодня. Но как бы то ни было, времени у нас самое большое числа до десятого мая.

Слушая подполковника, я испытывал все возрастающее изумление: неужели такое возможно, и даже утратил нить рассказа. Поэтому что-то прослушал и был удивлен вопросом Драгутина:

— А вы, господин подполковник, считаете политику Петербурга здесь на Кавказе ошибочной?

— Я её, сударь, по меньшей мере считаю негибкой и осуждаю то, как действовал генерал Ермолов, при всем моем уважении к нему как герою войны двенадцатого года. Так же как и его сменщиков. Русский солдат всегда славился милосердием, а здесь на Кавказе об этом и речи нет. А тем более нарушать данное слово. Но это, господа, мое