Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев

Адмирал даже начал писать Орлову длинные письма, в которых жаловался на засилье столичных чиновников и родовитых дворян, занимавших все значимые посты, на хищения, на ухудшение снабжения, на падение морального духа в экипажах. Сартин совсем прогнулся под аристократическую партию, да и не был он настоящим специалистом в управлении флота, а в проблемы снабжения бывший глава полиции Парижа, вообще боялся вникать, уж больно серьёзные люди уделяли этой обильную деньгами сферу свой внимание — помешав им, можно было лишиться всякого будущего.

Обращение адмирала к Алексею Григорьевичу, над которым он после недавних побед насмехался, свидетельствовало о его крайнем отчаянии. Сам Орлов же сейчас был на коне — каперские операции оказались весьма удачной идеей, причём слово удачный не совсем подходило для описания результатов.

Выручка от операции была просто фантастической, она давно уже многократно окупила все затраты, Франция была восхищена таким успехом, практически все только и мечтали вложиться в снаряжение новых каперов, ажиотаж был просто фантастическим. А для французского общества уже не было секретом, что именно Орлов придумал столь масштабную акцию и неплохо на ней зарабатывал.

Алексей Григорьевич восстановил свою репутацию одного из умнейших людей возле престола, Людовик снова без опаски благоволил ему, более того, большой фурор в обществе произвело сватовство русского посланника к юной Анне Полине д’Айен[4], которое поддержал сам король. Свадьба сопровождалась уступкой Орловым своей доли в каперской флотилии младшему брату Людовика графу д’Артуа[5].

Граф Чесменский действительно влюбился в эту девчонку, дерзкую и очень умную, а при своих качествах ещё и весьма скромную. Мои агенты в один голос хвалили выбор уже далеко не юного Орлова. Я с удовольствием дал своё согласие на свадьбу и подарил молодым великолепный гобелен «Битва при Чесме», что ещё больше подняло авторитет моего посланника.

Эта продажа высокоприбыльного каперского дела первоначально рассматривалась в мире, как завуалированная взятка при дворе, но вскоре оказалось, что это была потрясающая афера. Продажа прошла в самом начале года, а по весне Хьюз предельно жёстко прошёлся по французским каперам. Была установлена блокада Тринкомали, более того, британцы едва не захватили этот порт на Цейлоне, и помешал этому лишь случай. Во темноте везущие десант английские суда столкнулись с неизвестной многочисленной эскадрой, которую они приняли за французское подкрепления, которое было не замечено вовремя. Хьюз отступил.

Это оказалась наша эскадра — адмирала Чичагова-Океанского, которая вследствие напряжённости отношений с Испанией пошла на Тихий океан вокруг Африки и Азии. Чичагов должен был заглянуть на Цейлон с целью забрать русских членов экипажей пиратских судов, которые покинули свои корабли после продажи доли Орлова и моих подставных купцов, и забрать индийские товары, предназначенные для торговли.

Такая случайность отсрочила падение последнего порта союзников близ Индостана ещё на два месяца, и Тринкомали был захвачен только в начале августа 1780. Удар по пиратству в регионе был нанесён ужасный, но подошедший Сюффрен снова начал разворачивать ситуацию против англичан. Ему нужен был нормальный порт для операций на побережье Индостана, поэтому он неожиданным ударом уже в начале октября вернул Тринкомали.

Вскоре из Европы подошли новые каперские корабли, которые опять были снаряжены моими людьми. Они же приобрели и долю придворных в приватирской флотилии, уцелевшей в условиях полного господства на море англичан, практически за бесценок. Такая операция вызвала ещё больший рост уважения к деловым и боевым талантам Орлова. Продать суда на пике цены, а потом купить их почти задаром, и снова неплохо заработать.

Сюффрен не преминул воспользоваться силами каперов, в координации с которыми он, мало того, что полностью перекрыл все торговые связи Индии с Европой, так ещё и совершенно запутал Хьюза, который не мог понять, где действуют основные силы французов и в каком количестве.

Отлично нашёл молодой и талантливый адмирал общий язык и с местными силами. Майсуры, Маратхи, а также присоединившийся к коалиции Хайдерабад[6], начали сухопутную войну против компании, а Сюффрен обеспечивал морскую блокаду и десанты на побережье. Ещё до Нового года англичанами были потеряны Пондишерри, Маэ, Кочин[7] и Негапатам.

А вот на Европейском театре события пошли совсем против союзников: сначала почти национальный герой Родни окончательно стал главной надеждой Англии, разгромив в апреле голландский флот при Доггер-Банк[8]. Ситуация в Соединённых провинциях серьёзно осложнилась. Штатгальтер Нидерландов[9] Вильгельм V Оранский[10] находился под сильным влиянием своего воспитателя — Людвига-Эрнеста Брауншвейг-Люнебургского, который, между прочим, был родным братом нашего Антона-Ульриха и даже бывшим герцогом Курляндским.

Людвиг-Эрнест чудом смог уехать из России, где его держали в темнице после переворота Елизаветы Петровны, и нас он просто ненавидел. Даже изменение статуса Брауншвейгского семейства ничуть его не заставило отказаться от плохого отношения к нам. Антон-Ульрих неоднократно писал своему брату, но тот считал, что все эти письма лишь продукт русского шантажа, даже Юлианна-Мария Датская и Фердинанд Брауншвейгский[11], который навещал бывшего генералиссимуса в России, не смогли убедить своего брата в обратном.

Он понемногу смягчался, серьёзно помог визит племянника — Алексей Антонович получил моё разрешение на дальнейшее обучение за границей, он был неплохим ботаником, да и с политической точки зрения его поездки по Европе приносили нам неплохие дивиденды. Кстати, его брат Пётр очень хотел быть инженером, но всё-таки для корпуса он был староват, но вот стать помощником Старова ему было вполне под силу — человеку почти лишённому детства дать возможность воплотить свои мечты стало для меня вопросом чести.

Однако же политика Нидерландов по-прежнему была для нас недружественной, а основным внешнеполитическим и внешнеторговым партнёром для голландцев оставалась Англия. Конечно, тщательно выстаиваемые мною отношения с местными банкирами и торговцами давали о себе знать, и такая позиция власти вызывала у них ропот и неповиновение. Когда же Британия со всей своей морской мощью обрушилась на Республику Соединённых провинций, даже упрямцы Вильгельм и Людвиг-Эрнест поняли свою ошибку.

Они попытались опереться на Австрию, которая обладала владениями рядом, но та оказалась занята в войне с Пруссией. К тому же упрямство императора в продолжении борьбы за Германию вызывало столь явное недовольство в Париже, что вполне мог состояться вариант оккупации всех Нидерландов, и Австрийских и Республики, французами. В колониях местные чиновники совсем не были идиотами и активно сотрудничали с союзниками, но в Европе — правительство Нидерландов боялось потерять всё.

Поэтому