Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев
Григорий Николаевич тяжело болел, но работал без остановки, готовил проекты кодексов, которыми он мечтал вписать своё имя в историю. Даже сотрудники Законного приказа не выдерживали его темпа, но Теплов не сдавался ни на миг. И вот сейчас он был готов представить мне свой труд. Но я не желал ни под каким видом сразу приниматься за бумаги, я хотел, быть может, в последний раз побыть с ним рядом, оказать ему внимание, которое, я точно знал, порадует моего давнего друга.
Я слушал его когда-то на редкость сильный голос, превратившийся в старческий шёпот, смотрел в его всё ещё горящие глаза, который теперь покраснели и стали слезиться, держал его за дрожащую руку и рассказывал, рассказывал. Теплов улыбался, тоже много говорил, Катя смеялась, словно колокольчик звенел…
Он, действительно, умер уже через две недели, дождавшись только моего решения о подготовке Уложения для предварительной публикации. Манифест о принятии нового свода законов вышел только через полгода, когда его изучили в приказах и губерниях. Имя его действительно стало нарицательным. Я постарался, чтобы Большое уложение также было известно как Тепловский кодекс.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Вот, мне кажется, вполне достойное место, чтобы мы могли спокойно поужинать. Держит трактир мой старый знакомый Степан Солуха, у него всегда свежайшая волжская рыба, а уж насколько он великолепно готовит, м-м-м! — Зыков даже прищёлкнул пальцами от восторга.
— Иван Борисович, зная Ваш гастрономический вкус, можно быть уверенным, что мы отведаем нечто весьма изысканное! — усмехался пышнобородый мастер Монетного двора Черноногов, устало глядя в окошко колымаги, везущей их по улицам Нижнего Новгорода, где они пребывали уже пятый день, выискивая следы неведомых портачей[5].
— Я бы даже сказал, что нас там ожидает нечто совершенное, коли уж сам великий подполковник Зыков рекомендует это место! — балагурил третий член их команды неунывающий розовощёкий поручик Гомон, присланный самим Метельским.
— Ну, друзья мои, я думаю, что после недели питания коврижками и сбитнем нам любая приличная еда покажется манной небесной! — тоже засмеялся Зыков. Они действительно сильно устали, выискивая следы авторов этой опасной аферы, вытаскивая всё новых и новых её участников, но никак не находя главных персонажей. Слишком уж хитро действовали эти затейники, меняя лица, костюмы и собственные роли.
— Я бы всё же рекомендовал отправиться к губернатору, — ворчал Вернер, уже немолодой чиновник, приставленный к ним на месте, — У него и кухарь самый лучший, и честь великая…
— Так Стёпка бывший губернаторов повар и есть! Ушёл он на вольные хлеба, уже второй год, как ушёл! — смеялся Зыков.
За разговорами доехали быстро, вышли возле трактира, большого, почему-то зелёного здания с новёхонькой, с иголочки, вывеской — «Трактир Зелёный берег».
— А что за зелёный берег-то? — удивился Гомон.
— Так жена у Стёпки-то из ирландских переселенок, вот он и… — пустился в объяснения Зыков, пока они входили в широкие двери, которые охранял зверообразный, обряженный в ярко-красные одежды трактирный слуга. Прямо здесь, откуда ни возьмись, к ним выскочил дородный дорого одетый мужчина и с ходу пал в ноги.
— Иван Борисович! Счастье-то какое! Радость-то какая!
— Степка! Степан Гаврилович! Побойся Бога! Вставай давай! Немедля! А то обижусь!
— Иван Борисович! — Солуха бодро вскочил и повёл гостей куда-то в сторону от основного зала, — Что же Вы заранее не сказали, что к нам в город приехали? Уж я бы расстарался! А уж Агафьюшка-то моя обязательно в ножки бы Вам, благодетель наш, кинулась!
— Степан Гаврилович! Ещё раз услышу от Вас что-то подобное, обещаю, ноги моей не будет в Вашем заведении!
Их посадили в отдельный кабинет, по своему убранству не сильно уступавшему иному богатому дому. Хозяин заведения клятвенно пообещал для столь дорогих гостей готовить самолично. Блюда и напитки были действительно превосходны, даже ворчун Вернер оценил искусство Солухи. Однако спокойно закончить ужин им не дали.
Сначала раздался дикий грохот, потом через толстые стены до них донеслись крики, а следом вбежал сам хозяин трактира. Вид у него был изрядно помятый: белый чистейший балахон, в котором славный повар готовил, был порван и облит пахучими соусами, под глазом у него красовался наливающийся небесной лазурью огромный синяк.
— Иван Борисович! Христом Богом… Помогите! Разорят они меня! Воистину по миру пустят!
— Степан! Успокойся! Говори связано! — Зыков разом сбросил с себя всю расслабленность от плотного ужина и лёгких вин, его товарищи тоже подобрались, а Гомон даже достал и стал снаряжать пистоль, с которым он не расставался.
— Так Васька Косухин с Осипом Спасовым уже пятый день гуляют, а сейчас давай трактир ломать! Я уже за всеми послал — и за приставом, и за владыкой Мефодием, и за солдатами! Только пока они придут, купчины-то весь трактир по брёвнышку разнесут! Спасите меня от разорения! Христом Богом… — и хозяин снова принялся валиться на колени.
— Стёпка! — зарычал Зыков, — Прекрати! Васька меня хорошо знает, разберёмся.
— А этот Спасов кто такой? — прищурил левый глаз Гомон.
— Так лошадьми торгует, серебряный пояс, из австрийцев он…
— Сдаётся мне, знакомы мы с ним! — оскалился поручик и убрал так и не заряженный пистоль, — Веди, Вергилий[6]!
В большом зале творилось чёрт знает что. Разломанная мебель, содранная обивка, осколки посуды, пробитая стена, в которой словно гигантский слон застрял один из комодов, второй сейчас пребывал в слегка подвешенном состоянии. Его сжимал над своей головой огромный человек в порванном кафтане с удивительно красным лицом, напротив него стоял, будто его брат-близнец, столь же большой и краснолицый, только замахивался он тяжеленным дубовым столом.
— О! Поглядите-ка! Василий Демидыч! — Зыков вышел в зал и с нарочитым удивлением уставился прямо на гиганта с комодом, — Васенька, ты же обет дал владыке Епимаху? А Марья Мелентьевна-то как поживает?
Эффект от его слов был поразительным, Косухин вытаращил глаза, распахнул в немом крике рот и тихонько выронил комод. Тем временем Гомон уверенно подошёл ко второму драчуну и улыбнулся. Последствия были не менее удивительными, тот просто рухнул на колени, удерживая стол по-прежнему над головой.
